– Дальше?
– Дальше, ваше величество?
– Да.
– Это все.
– Разве у вас нет четвертого товарища?
– Есть, ваше величество: граф де Ла Фер.
– Чего же он требует?
– Он ничего не требует.
– Ничего?
– Ничего.
– Неужели есть на свете человек, который, имея возможность требовать, ничего не требует?
– Я говорю о графе де Ла Фер, ваше величество. Граф де Ла Фер не человек.
– Кто же он?
– Граф де Ла Фер – полубог.
– Нет ли у него сына, молодого родственника, племянника? Мне помнится, Коменж говорил мне о храбром юноше, который вместе с Шатильоном привез знамена, взятые при Лансе.
– Вы правы, ваше величество, у него есть воспитанник, которого зовут виконт де Бражелон.
– Если дать этому молодому человеку полк, что скажет на это его опекун?
– Он, может быть, согласится.
– Только может быть?
– Да, если ваше величество попросит его.
– Это действительно странный человек! Ну что же, мы подумаем об этом и, может быть, попросим его. Довольны вы теперь?
– Да, ваше величество. Но вы еще не подписали…
– Что?
– Самое главное: договор.
– К чему? Я подпишу его завтра.
– Я позволю себе доложить вашему величеству, что если ваше величество не подпишет этого договора сегодня, то после у вас, пожалуй, уже не найдется для этого времени. Умоляю ваше величество написать под этой бумагой, написанной целиком, как вы видите, рукой Мазарини: «Я согласна утвердить договор, предложенный парижанами».
Анна была захвачена врасплох. Отступать было некуда: она подписала договор.
Но здесь оскорбленная гордость королевы бурно прорвалась наружу: она залилась слезами.
Д’Артаньян вздрогнул, увидев эти слезы. С того времени королевы стали плакать, как обыкновенные женщины.
Гасконец покачал головой. Слезы королевы, казалось, жгли ему сердце.
– Ваше величество, – сказал он, становясь на колени, – взгляните на несчастного, который у ваших ног; он умоляет вас верить, что одного знака вашей руки достаточно, чтобы сделать для него возможным все. Он верит в себя, верит в своих друзей; он хочет также верить и в свою королеву, и в доказательство того, что он ничего не боится и не хочет пользоваться случаем, он готов возвратить Мазарини вашему величеству без всяких условий. Возьмите назад, ваше величество, бумаги с вашей подписью; если вы сочтете своим долгом отдать их мне, вы это сделаете. Но с этой минуты они ни к чему вас не обязывают.
И д’Артаньян, не вставая с колен, со взглядом, сверкающим гордой смелостью, протянул Анне Австрийской все бумаги, которые добыл у нее с таким трудом.
Бывают минуты (так как на свете не все плохое, а есть и хорошее), когда в самых черствых и холодных сердцах пробуждается, орошенное слезами только что пережитого глубокого волнения, благородное великодушие, которого уже не могут заглушить расчет и оскорбленная гордость, если его с самого начала не одолеет другое, враждебное, чувство. Анна переживала подобную минуту. Д’Артаньян, уступив собственному волнению, совпадавшему с тем, что происходило в душе королевы, совершил, сам того не сознавая, искуснейший дипломатический ход. И он тотчас же был вознагражден за свою ловкость и за свое бескорыстие – смотря по тому, что читателю угодно больше в нем оценить: ум или доброту сердца.
– Вы правы, – сказала Анна, – я вас не знала. Вот бумаги, подписанные мною, я даю их вам добровольно. Ступайте и привезите ко мне скорее кардинала.
– Ваше величество, – сказал д’Артаньян, – двадцать лет тому назад (у меня хорошая память) за такой же портьерой в ратуше я имел честь поцеловать одну из этих прекрасных рук.
– Вот другая, – сказала королева, – и чтобы левая была не менее щедра, чем правая (с этими словами она сняла с пальца кольцо с брильянтом), возьмите это кольцо и носите его на память обо мне.
– Ваше величество, – проговорил д’Артаньян, поднимаясь с колен, – у меня теперь только одно желание: чтобы первое ваше требование ко мне было требование пожертвовать жизнью.
И той легкой походкой, которая лишь ему была свойственна, д’Артаньян вышел из кабинета королевы.
«Я не понимала этих людей, – сказала про себя Анна Австрийская, провожая взором д’Артаньяна, – а теперь уже слишком поздно воспользоваться их услугами: через год король будет совершеннолетний».
Пятнадцать часов спустя д’Артаньян и Портос привезли Мазарини к королеве и получили: один – свой патент на чин капитана мушкетеров, другой – свой диплом барона.
– Довольны ли вы? – спросила Анна Австрийская.
Д’Артаньян поклонился, но Портос нерешительно вертел в руках свой диплом, поглядывая на Мазарини.
– Что еще? – спросил министр.
– Монсеньор, недостает еще ордена…
– Но, – сказал Мазарини, – вы же знаете, что для получения ордена нужны особые заслуги.
– О, – сказал Портос, – я не для себя, монсеньор, просил голубую ленту.
– А для кого же? – спросил Мазарини.
– Для моего друга, графа де Ла Фер.
– О, это другое дело, – сказала королева. – Он достаточно отличился.
– Так он получит его?
– Он его уже получил.
В тот же день был подписан договор с парижанами; рассказывали, что кардинал безвыходно просидел у себя три дня, чтобы хорошенько его обсудить.
Вот что получил каждый:
Конти получил Данвилье и, доказав на деле свои военные способности, добился возможности остаться военным и не становиться кардиналом. Кроме того, пущен был слух о его женитьбе на одной из племянниц Мазарини; слух этот был благосклонно принят принцем, которому было все равно, на ком жениться, лишь бы жениться.
Герцог Бофор вернулся ко двору, получив при этом все возмещения за нанесенные ему обиды и все почести, подобающие его рангу. Конечно, дали полное прощение всем, кто помогал его бегству. Кроме того, он получил чин адмирала, по наследству от своего отца, герцога Вандомского, и денежное вознаграждение за свои дома и замки, разрушенные по приказу Бретонского парламента.
Герцог Бульонский получил имения, равные по ценности его Седанскому княжеству, возмещение доходов за восемь лет и титул принца для себя и своего рода.
Герцогу де Лонгвилю было предложено губернаторство Пон-де-л’Арша, пятьсот тысяч ливров – его жене, а также было обещано, что его сына крестить будут юный король и молодая Генриетта Английская.
Арамис выговорил при этом, что на церемонии будет служить Базен, а конфеты поставит Планше.
Герцог д’Эльбеф добился выплаты сумм, которые должны были его жене, ста тысяч ливров для старшего сына и по двадцати пяти тысяч каждому из остальных.
Один только коадъютор не получил ничего; ему, правда, было обещано похлопотать перед папой о предоставлении ему кардинальской шляпы, но он знал цену обещаниям королевы и Мазарини. В противоположность г-ну де Конти, он, не имея возможности стать кардиналом, принужден был оставаться военным.
