— Хватит, говорите вы? Почему хватит? Сколько зла сделали мерзавцы! Боже правый! И такое зло причинили моей девочке. И так просто — помахали ручкой и пошли! Оревуар! Ну, нет! Боже правый! Упустить такой шанс!
Молиар снова побежал и остановился, когда буран швырнул ему в лицо целую охапку снега.
Задыхаясь, отплевываясь, протирая глаза, он вернулся и остановился перед Моникой.
— Доченька, — вырвалось у него рыдание из груди. — Боже правый, наконец надо сказать... я скажу... я сказал бы... Не могу. Но... растет на солончаке трава, на горькой земле — соленая горькая трава, вся в колючках, жестких, ядовитых! Не выкидывай её, доченька! И на сухих, морщинистых стеблях, ужасных на вид, вдруг расцветают дивные цветы. С благородным ароматом. Я хочу сказать... Не могу... Поймешь потом, позже. Когда позже? Не знаю...
Он склонился в поклоне перед девушкой и со странным, полным боли вскриком убежал. Но тут же свет костра выхватил из мглы его подергивающееся лицо.
— Хи! Вождь вождей, его превосходительство убрался, — хрипел он, задыхаясь. Казалось, он вот-вот упадёт.— Хи! Распорядитель судеб мира убрался. Повелитель душ идет по оврингу, а с овринга иногда падают. Боже, и ты допустишь, чтобы он перешагнул бездну!
Он снова подскочил к Монике, трясущимися руками вытащил из-за пазухи сверток в тряпице и забормотал:
— Возьми, доченька! Соедини со своим талисманом эти бумаги, и ты... О, ты властительница сокровищ пустыни... Ты... ты... будешь самой богатой принцессой мира, а я... я ухожу...
И он ушел, выкрикивая что-то еще, но вой и свист бурана заглушили его слабый, сиплый голос.
— Коль ты стреляешь, погляди вслед стреле. Порадуйся, как окровавится серд-це врага, — почти нараспев проворчал Сахиб Джелял и выкрикнул в буран: — По-чему же ты не стрелял раньше?! Эх ты, Ишикоч!
Покачивая головой, доктор Бадма прислушивался. Заскрежетала щебенка, и снова в полосе света возникла голова в промокшей от снега чалме. И снова Молиар быстро заговорил, словно оправдываясь:
— Моя девочка, отдай бумаги. — Он почти силой вырвал сверток из её окоченевших рук. — Не надо. Тебя обидят, у тебя отнимут такие документы... О, здесь все сокровища Кызылкумов! Я сам. Я вернусь, сейчас вернусь, только догоню зверя. А-а! Зверь он. Зверей истребляют.
— Послушайте, вы! — схватил его за руку Сахиб Джелял. — Остановитесь!
— Пусть они убираются, — тихо сказал доктор Бадма. — Пусть убираются и тот и другой. И лучше оставьте документы!
— Нет, нет! И вы туда же!
Молиар вырвал руку. Выкрики его были странны, истеричны. Вытаращенные глаза смешны и жалки. Он выбегал и снова возвращался, потрясая свертком в руке. Ноги его скользили по обледеневшим каменным глыбам. Ежесекундно он мог сорваться вниз.
Доктор Бадма решительно пошел ему наперерез, но он одним прыжком оказался у выхода, вопя:
— Эй ты, сверхчеловек Пир Карам-шах! Эй, Ницше! Ты посмел обидеть доченьку! А вы! Вы! Упустили его... Нет, нет!
Он топтался на месте, обхватив голову руками. Вдруг он упал на колени перед Моникой, впился поцелуем в её сапожок и, вопя: «Не могу! Не могу отдать!», опять убежал.
Моника всхлипнула.
Она почти никогда не плакала. Сахиб Джелял и доктор знали это и были крайне смущены. Слабым голосом Моника попросила:
— Верните его. Он хороший.
Остановившись у выхода, доктор Бадма вглядывался в снежную пелену. Она потемнела и сделалась совсем непроницаемой.
— Ничего с ним не поделаешь, — заметил он.
— На него находит.
— Их там двое против одного. Так оставить нельзя.
Бадма проверил затвор карабина, вскинул его на ремень и ушёл. Сахиб Джелял попытался встать, но бессильно упал на камень. Первый раз Моника видела блестящего, великолепного вельможу таким ослабевшим, беспомощным. А он, будто догадываясь о её мыслях, извиняющимся тоном сказал:
— Да, бывает. А это во мне хартумская пуля. Ох, она делает меня стариком.— Он говорил о так и не залеченном полностью ранении, полученном в битве при Обдурмане в 1898 году.— От пули у меня слабость и дрожь в ногах.
Моника вскочила и пошла в глубь пещеры. Ей всё ещё хотелось плакать, но она нашла чугунок — «обджуш» и поставила кипятить воду. Она заварила чай и приготовила похлёбку из вяле» ного мяса и риса. В нише пещеры обнаружилось немного припасенных для путешественников продуктов.
Спустя много часов вернулся молчаливый, сумрачный Бадма.
— Темно, не видно ни зги.
Поев, он заметил:
— Безумие какое-то.
Беспокойство не оставляло его. Он часто вскакивал, подходил к краю пропасти и вслушивался в шумы бурана.
Едва рассвело, доктор разбудил Сахиба Джеляла, который забылся тревожным сном.
— Пойду посмотрю, — тихо говорил ему на ухо Бадма.— Снег уже не идет. Да и ветер стих.
— Что с Ишикочем?
— Иду выяснить. Позаботьтесь о ней. Мало ли что может случиться. — Он взглянул в сторону, где под шубой лежала Моника. Она спала крепким сном и ни-чего не слышала. Быть может, ей снился сказочный дворец в Хасапабаде? Она чмокала губами и улыбалась совсем счастливо.
— Что вы хотите делать?
— Молиар спутал все карты. Вступил в силу закон: человек человеку волк.
Сахиб Джелял совсем разболелся. Он кашлял с. ужасающими хрипами. На платке, который нет-нет он прикладывал к губам, выступали темные пятна.
— Оставайтесь, — сказал доктор Бадма. — Да, на всякий случай вот возьмите. Когда дойдете до нашего поста, передайте коменданту. — Он вынул вышитый тибетскими письменами шелковый платок. — На словах передадите: «Доктор вернётся».
— Но зачем... зачем вы идете!
— Я вернусь, но не сюда. Себе не прощу. Повеликодушничал. У них нет ничего святого. Боюсь, что с Молиаром... Да, кстати, нельзя, чтобы эти, как их назвал Молиар, документы попали в их руки. Плохо, что он молчал о них. Ничего не поделаешь, таков Молиар. Припрятал — и ни гу-ry. А насчет талисмана она сама, наверное, не знает. — Он снова посмотрел на спящую девушку.— Вы ей скажите, чтобы сразу отдала, как перейдете через границу.
— Талисман-книжку она потеряла. Пропал талисман, — грустно заметил Сахиб Джелял. — Ещё где-то в Хасанабаде.
— Час от часу не легче.
Доктор Бадма ушел и не вернулся.
Набирался сил Сахиб Джелял медленно. Три дня он пролежал пластом и только тогда почувствовал облегчение. Опираясь на плечо Моники, он побрел по каменистой тропе, где начинался оврипг.
Буран ушел на далекие вершины Каракорума, но по дну ущелья клубился туман жёлтый, густой, промозглый И в двух шагах ничего нельзя было различить. Но можно было рассмотреть, что овринг кто-то намеренно разорил. Первая лестница вообще исчезла. Пробраться по карнизу теперь мог лишь акробат. Разглядеть со страшной высоты, что делается внизу, на дне ущелья, не удалось.
