— Ей-Богу, все что хочешь… Возвращайся обратно к Строцци — он, должно быть, с нетерпением тебя ждет; скажи ему, что никак нельзя было ко мне подобраться, что сегодня ты не убил меня, но непременно сделаешь это завтра.
— А потом?
— Потом?.. Только прогуливайся каждую ночь с одиннадцати вечера до часу ночи по виа Ларга, и больше от тебя ничего не требуется.
— Значит, вы подошлете этого «кое-кого» ко мне туда, монсиньор?
— Нет, я сам приду туда за тобой, когда ты понадобишься.
— Это все, что вы пожелаете мне приказать?
— Да, ступай. Кстати, может, тебе нужны деньги?
И Лоренцино протянул Микеле кошелек, набитый золотом.
— Благодарю, — отстраняя его руку, сказал сбир, — но вы можете сделать мне куда более ценный подарок.
— Изволь.
— Разрешите мне взять шпагу из этой вашей коллекции.
— Выбирай.
Микеле внимательно осмотрел одну за другой пять или шесть превосходных рапир, развешанных на стене, и остановил свой выбор на клинке из Бреши, оправленном на испанский манер.
— Вот эту, монсиньор, — попросил он.
— Забирай, — ответил Лоренцино и добавил вполголоса: — А мошенник знает в этом толк.
— Итак? — уточнил Микеле.
— На виа Ларга, с одиннадцати до часа пополуночи.
— С сегодняшней ночи?
— Начиная с сегодняшней.
— По рукам, монсиньор, — сказал сбир, пристегивая шпагу. — Положитесь на меня.
— Черт возьми! И как еще полагаюсь, — ответил Лоренцино.
А когда тот скрылся в передней, молодой человек со своим обычным смешком произнес:
— Думаю, мне и в самом деле повезло больше, нежели Диогену: я нашел человека, какого искал.
Вдруг, хлопнув себя по лбу ладонью, он сказал:
— Как же это я забыл самое главное!
И, присев к столу, он написал:
«Филиппо Строцци в монастыре Сан Марко, в келье фра Леонардо».
На резкий звук его маленького свистка вошел Плут.
— Герцогу Алессандро, — приказал Лоренцино. — И скажи там, внизу, что меня нет ни для кого, кроме монсиньора герцога, для которого я всегда здесь.
Между двумя красивейшими улицами Флоренции, виа Ларга и виа дель Кокомеро, стоит монастырь Сан Марко, где нашел себе убежище Филиппо Строцци. И поныне еще это место паломничества путешественников, привлекающее их напоминанием о прошлом искусства и веры: картинами, точнее, фресками Беато Анджелико и мученичеством Савонаролы.
Здесь, в келье одного из учеников этого человека, память о котором окружена во Флоренции столь глубоким благоговением, что там описывают его последние мгновения и пересказывают его последние слова так, будто это было вчера (а место его казни ежегодно устилают цветочным покровом), — здесь, в одной из келий, повторяем, был спрятан Филиппо Строцци.
Немного оправясь к утру от треволнений бессонной ночи, он послал хозяина кельи к Луизе. Поведав ей об отцовских упреках и выслушав исповедь девушки, фра Леонардо вернулся и, протягивая руки к Филиппо Строцци, заявил:
— Можете, как и прежде, благословить, любить, обнять свое дитя и простить Лоренцино.
— Но, говорю вам, она его любит! — в ответ воскликнул старик. — Говорю, я своими глазами видел, как он выходит от нее во втором часу ночи! Говорю вам, это — негодяй!
— Да, она его любит, — подтвердил монах, — и их любовь чиста, как у брата с сестрой.
— Любовь такого, как Лоренцино, — чистая, братская любовь?! И это говорите мне вы, отец, вы, привыкший читать в глубинах людских сердец! Вы вступаетесь за этого мерзавца!
Монах призадумался и, положа руку на плечо Филиппо Строцци, начал так:
— Да, сын мой, да, ты сам это сказал, немного найдется душ, куда бы я не проник умом, немного найдется этих темных пучин, кипящих человеческими страстями, дна которых бы я не измерил. И вот что я тебе скажу, Строцци: Лоренцино — один из тех, чьи помыслы мне всегда остаются неведомы. А ведь я не спускал с него глаз больше, чем с кого бы то ни было, ибо, кому, как не тебе, это знать, на нем долгое время зиждились надежды республиканцев. И что же? Чем глубже становилось мое знание человеческой природы, тем все хуже я различал что-либо в бездне его сердца. После своего возвращения из Рима — тому уж год — он стал непроницаемым для всех глаз, даже наших, так как ни разу за все это время не приступал к таинству покаяния. О! — ужаснулся монах. — Кому еще придется первым выслушать исповедь этого человека!..
— Да, — нахмурившись, промолвил Филиппо Строцци, — если только он не собирается умереть нераскаянным!
Фра Леонардо сокрушенно покачал головой.
— Не беда, не беда, — возразил он, — не все потеряно для него, заблудшего, коль скоро он любит. Любовь — всегда упование, и сердце, в коем не угас луч любви, не вполне отступилось от Господа.
— Неужели не довольно с меня несчастий, — вскричал Строцци, — и нужно было окончательно разбить мое уже и без того переполненное сомнением сердце, раз любовь этого человека остановилась на Луизе, а Луиза ответила ему взаимностью!
— Строцци, Строцци, — обратился к нему монах, — вместо того чтоб винить Небо, вам скорее подобало бы возблагодарить его за то, что бедняжка, будучи покинута всеми старшими и свято веря, что послушна отцовскому выбору, полюбив как женщина, вела ангельски беспорочную жизнь.
— О! Когда б я поверил этому!.. — прошептал Строцци.
— Я заверяю тебя в этом, — сказал, клятвенно простерши руку, фра Леонардо.
— Но тогда почему она не придет сказать мне об этом сама? — воскликнул бедный отец, чье сердце рвалось на части. — Мне кажется, услышь я это из ее уст, моим сомнениям пришел бы конец.
— Не сомневайтесь же более, потому что ваша дочь перед вами, — раздался голос Луизы. (Приведенная монахом, она ждала в соседней келье первого слова нежности из уст отца, чтоб броситься ему на грудь.)
Как только девушка вошла в одну дверь, монах, не желая оказаться помехой излияниям отца и дочери, вышел в другую.
Последовало мгновение, когда слова смешались с поцелуями и когда один Бог мог внимать бессвязным от волнения благодарностям, которые эти двое воссылали ему.
Но, тут же поискав глазами фра Леонардо, Строцци увидел, что тот закрывает за собой дверь.
— Вы покидаете нас, святой отец? — спросил он.
— Счастье преходяще, — был ответ монаха, — и, когда человек счастлив, хорошо, чтобы кто-нибудь молился за него неподалеку.
И дверь за фра Леонардо затворилась.
Куда более уязвимый для радости, нежели для ударов судьбы, Строцци упал на одну из деревянных скамеек, служивших аскетичному доминиканцу для сидения.
