Нелидов отдвинул от себя законченный эскиз весталки, написанный маслом.
— К этой Валерии не потянет каяться… К таким женщинам тянутся за другим…
О том пире, устроенным цезарем на загородной вилле, потом была хорошо проинформирована его жена Домиция (не даром и она станет во главе заговорщиков против Домициана). Об этом Домиции «в картинах» рассказал секретарь императора Энтелл. Сильно захмелевший Домициан был с Валерий ласков и обходителен. Но чем мягче было начало, тем вернее был жесткий конец.
Под конец пира император велел снять с жрицы храма Изиды все одежды. Потом, ступая по пятой смене закусок, переворачивая кубки, подошел к прекрасной Валерии, увлек за шелковую полупрозрачную ширму и там силой овладел весталкой.
Префект претории Петроний Секунд, присутствовавший на казни Валерии, поведал Домиции и о том, как потом трое суток, пока юная весталка умирала в замурованной нише мучительной смертью, он приходил к «стене плача», садился на корточки и слушал, как умирает девушка.
Когда её вопли и рыдания достигли той грани, за которой начинается сумасшедствие, Домициан постучал камнем в стену, за которой смерть расправлялась с жизнью, и крикнул:
— Ты стонешь Валерия, как вчера стонала на ложе для любовной борьбы!.. Но не отчаивайся. Я тоже плачу вместе с тобой. Ты потеряла невинность. И я был вынужден поступить с тобой по закону. Ведь, по закону, который я свято чту, ты, нарушившая обет девственности, увы, уже не можешь служить в храме Исиды и носить белые льняные одежды… Ну, что, что я мог еще сделать для тебя, моя девочка?
Он прислушался к мертвой тишине, которая воцарилась в замурованном склепе Валерии.
— Я милосерден, доброта, как утверждает суровый префект Петроний Секунд[23], погубит меня окончательно… Я велел дать тебе, туда, в твой вечный домик, корзину с едой и кувшин вина с водой из целебного источника.
Он снова прислушался, приложив ухо к стене, за которой умирала Валерия.
— Испей этой целебной водицы, дитя мое, — назидательно сказал император, глядя, как предательски закоптило пламя факела в подземелье. — Испей, рекомендую… Эта вода продлит тебе жизнь.
Максим почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. На пороге стояла бродячая собака с добрыми виноватыми, как у всех бездомных псов, глазами. Нелидов не знал, что это за собачья порода заглянула в дом, предназначенный на окраине городка под снос. Болонка, бывший охотничий пес — жизнь и собачьих, и человеческих бомжей разделила и людей, и собак на два лагеря: имущих и не имущих.
Этот природный красавец, напоминавший чем-то Максиму бессмертного Бима Троепольского, забавно повернул голову, вывалив из открытой (будто улыбавшейся) пасти огромный язык, и виновато-просительно смотрел на нового постояльца «дома под снос». Левое ухо Бима было разодрано в жестокой схватке с жизнью или своими конкурентами за собачье выживание.
— Здорово, Бим Рваное Ухо! — улыбнулся Максим.
Собака с вечной готовностью дружить с неопасным для нее человеком приветливо завиляла хвостом.
— Э, брат… Вот угостить пока ничем не могу. Сейчас пойдем в центр этого городка, развернем вот эту картину с голой теткой, продадим ущербный шедевр — и тогда вместе попируем…
Бим Рваное Ухо понял, о чем говорил этот долговязый человек с такими же, как у него, добрыми и виноватыми глазами. Он радостно завилял хвостом и облизнулся «на сухую».
— Вот и ладушки, коль ты меня понимаешь…
Они вышли из хаты вместе — собака и человек. У зарослей уже одеревеневшего от старости репейника на куче строительного песка лежали еще две-три собаки. С их появлением они оживились, но, не почуяв поживы, тут же снова равнодушно улеглись на нагретые места.
— А вот сотоварищи твои, Бим, ленивы и невежливы, — сказал Нелидов умному псу. — Потому на свою долю в нашем общем пиршестве могут не рассчитывать…
Бим это выслушал молча, виновато нагнув голову к земле. Он, кажется, был готов на все — лишь бы покормили добрые люди.
По чужому незнакомому городу они шли гуськом — впереди странный долговязый человек в длиннополом черном плаще и старомодной широкополой шляпе, с пеналом чертежника под мышкой, а сзади семенил рыжий, с черными подпалинами бродячий пес, изредка с оптимизмом поглядывавший виноватым перед всем честным народом взглядом на вновь обретенного хозяина. Словно пёс без лишнего собачьего визга и шума говорил всему городку, обрекшего его на бездомность и неприкаянность: у меня вновь есть хозяин! Уж с ним, люди добрые, я не пропаду…
Даже дождь, задумавшись над превратностями судьбы человека и зверя, забыл о своей нудной осенней работе — перестал сеять через небесное серое сито.
У нового городского «супермаркета» «Европа», сияющего санитарным надзором, стеклом и радужным пластиком, пес притормозил, напряженно следя за самооткрывающимися дверями — а вдруг оттуда выскочит уже знакомый ему по очередной трепке охранник? Тогда эти чудесные колбасные и мясные запахи растворятся в его же собачьем страхе, и тут же Рваному Уху захочется справить свою малую нужду под ближайшим деревом.
Но Хозяин, как тут же про себя стал называть человека в плаще Бим, остановился у порожков огромного магазинного крыльца, достал из большой трубы картину с нарисованной на ней голой теткой и, притулившись к перилам, закурил. В чуткий нос Рваного Уха ударил, как кулак обидчика, невыносимый запах дешевого табака и уже высохших на холсте масляных красок.
Он нерешительно переминался с лапы на лапу, но, набравшись собачей наглости, все-таки мелкими шажочками, как на охоте, подкрался к ногам нового хозяина.
— Давай рекламу, Рваное твое Ухо! — подбодрил пса Максим.
Бим заглянул в глаза первому же мужчине, подошедшего к ним со стороны автостоянки, и просительно заскулил.
— Чего тебе? — хмуро спросил солидный живот, от которого пахло одеколоном и натуральной кожей дорогих ботинок.
Пёс взял коротенькую высокую ноту в своей импровизации и тут же дружелюбно завилял хвостом.
— Это он картину рекламирует, — пояснил Нелидов мужику с животом.
— Картину, корзину, картонку и маленькую собачонку… — пошутил живот и первым засмеялся своей же шутке. — Порнушка, дружок? Ну-ну… Ничего, блин, не боятся.
— А чего мне боятся? — поднял воротник художник. — Не украл, чай. Сам рисовал, сам продаю… Это весталка Валерия.
— Какая еще Валерия? Валерка из кемпинга, что ли?
— Нет, из Древнего Рима.
— Ты мне пули не отливай, художник… Из древнего Рима, — передразнил он Нелидова. — Из такого же древнего, как твоя клоунская шляпа, дружок.
