– В определенном смысле, да, поскольку бедняга свернул себе шею, когда попытался добыть те самые странные водоросли, которыми так интересовался Кастаньос. Как нам рассказали, девушка, за которой ухаживал погибший, попросила у него ожерелье из разноцветных бусин – такое же, как подарили подруге.
Прелат остановился, словно услышав нечто невообразимое, пару раз покачал головой с неодобрительным выражением на лице и наконец пробормотал сквозь зубы:
– Какая глупость! Чтобы кому-то пришло в голову рисковать жизнью ради разноцветных бус?
– Почему ты считаешь это глупостью? – спросил генерал; он тоже остановился и необычно пристально взглянул на собеседника. – Какая разница между разноцветными бусами и ожерельем из бриллиантов – предметом гордости наших дам при дворе, ради которого их мужья зачастую занимаются воровством?
– Полагаю, что разница заключается в том, что бриллианты стоят целое состояние, а разноцветные бусины – дешевая безделица.
– Когда какая-то вещь украшает шею или подчеркивает прелесть груди, ее единственная ценность – та, которую мы желаем ей придать, и уверяю тебя, что на Иерро использовали бы и бриллианты, лишь бы только свести людей с ума. Правда состоит в том, что с тех пор, как мы высадились на остров, туземцы ничего другого не желали, кроме как заполучить зеркала, ткани, бусы или кастрюли. И в их душах поселилась жажда обладания новыми вещами.
– Из-за этих таинственных водорослей?
– Из-за этих проклятых водорослей, – отрезал собеседник.
– А что в них было такого особенного?
– Я объясню тебе это за ужином, потому что мне надо принять ванну.
– Ванну в такое время, да еще в середине недели? – не выдержав, воскликнул удивленный собеседник в тот момент, когда они входили в дом. – Что это вдруг?
– Гарса приучила меня купаться каждый вечер.
– Это не может быть хорошо для тела… – наставительно изрек монсеньор Алехандро Касорла и начал восхождение по лестнице, направляясь в свою комнату. – И для души, поскольку толкает к распутству… – Он поднял вверх палец, словно произнося приговор, не подлежавший обжалованию: – Или к мастурбации.
Бдение над покойником длилось всю ночь, без криков и плача. Родственники и друзья – отец был великаном, а сейчас словно переломился пополам – развели вокруг костры, положив тело погибшего на небольшой холмик, с тем чтобы сесть и смотреть на него, словно надеясь, что он передумает и вновь начнет говорить и смеяться, хотя и сломал себе шею при падении.
По представлениям туземцев, старики и больные не могли сопротивляться смерти: им не хватало для этого сил, – но молодой и здоровый парень был просто обязан взбунтоваться, памятуя о том, что очень скоро престарелым родителям понадобится его помощь.
Кто соберет урожай?
Кто пригонит обратно убежавшую скотину?
Кто родит внуков, которые скрасят последние годы их существования?
Этот юноша не имел права умирать, потому что его исчезновение нарушало нормальное течение жизни небольшого сообщества, не знавшего жестоких войн, которые в других краях обычно косили самых молодых.
Вот почему происшествие никак не укладывалось в сознании островитян.
Они столько раз видели, как юноша карабкается по таким скалам – просто озноб шел по коже, – что не могли себе представить, с чего это вдруг скользкий мох утеса стал виновником его падения.
А все потому, что раньше ему нечего было делать на утесах.
До того момента, как чужестранцы предложили ему зеркала и бусы в обмен на крошечные растения, которые росли как раз там, где бились волны и где селитра и сырость превращали каждый уступ в коварную ловушку.
На рассвете его мать все еще продолжала надеяться, что он одолеет смерть, но даже его девушка, которая думала, что когда-нибудь он станет отцом ее детей, сдалась и, понурившись, побрела вдоль берега.
Она ясно сознавала, что суровая богиня женщин Монейба навеки ее заклеймила, справедливо наказав за капризное поведение, так что отныне ни один мужчина не осмелится за ней ухаживать, опасаясь мести богини.
Ей суждено стать общей женщиной и ничьей женой.
Испанцы, державшиеся на почтительном расстоянии от убитых горем островитян и время от времени клевавшие носом неподалеку от шлюпки, проводили ее сочувственным взглядом.
– Дорого же ей обошлись чертовы бусы… – почти выдохнул из себя Амансио Арес. – Слишком дорого.
– Как показывает опыт, вещи все время дорожают… – в тон ему отозвался командир. – Когда зеркала и бусы закончатся, они начнут красть их друг у друга. Боюсь, как бы нам не пришлось выступать в роли судей и полицейских в ситуации, которую мы же сами и спровоцировали.
– А что нам еще остается делать, как не одаривать их подарками в доказательство нашей доброй воли? – поинтересовался галисиец. – Не мы виноваты в том, что эти вещи становятся предметом зависти и раздора, ведь эта история стара как мир. Как, бывало, говаривали у нас в деревне: «Подари что-нибудь одному другу – другой почувствует, что им не дорожат, а коли подаришь это каждому, никто не будет дорожить подарком».
– Соображают у тебя в деревне!
Несчастная девушка уже почти исчезла из поля зрения, когда с той стороны пляжа появились двое мужчин, двигавшихся в противоположном направлении.
Завидев шлюпку, они ускорили шаг и замахали руками, пытаясь привлечь к себе внимание.
– Ба, да это же священник! – тут же воскликнул галисиец. – И, если не ошибаюсь, второй – Акомар. Какого черта эти двое здесь делают?
Они рванулись им навстречу, начались бурные объятия, и брат Бернардино де Ансуага, поинтересовавшись местонахождением остальных и выслушав из уст самого Гонсало Баэсы горькую повесть о том, как те исчезли в морской дали, расплакался, как дитя.
– Это невозможно! – то и дело восклицал он, утирая слезы тыльной стороной ладони. – Эта злополучная экспедиция – какое-то проклятие. Мы пришли, чтобы попытаться утешить семью этого несчастного, и вдруг сталкиваемся с еще более ужасной трагедией, которая коснулась наших людей… – Он несколько раз помотал головой, настойчиво повторяя: – Это невозможно!
– Боюсь, что на самом крайнем острове известного мира возможна любая трагедия, святой отец… – смиренным тоном заметил Бруно Сёднигусто. – И сдается мне, что все случившееся – это только начало.
– Ты, как всегда, оптимист.
Акомар, отходивший поговорить с островитянами, вернулся и сказал, что родители покойного умоляют чужестранцев не приближаться, поскольку душа юноши все еще пребывает рядом с телом и ее нельзя беспокоить перед тем, как она отправится в долгое последнее путешествие в мир иной.
