Снова тишина. Трижды ударили сердца. Каждый присутствующий в зале знал, что означает для короля публично отдать королевский меч. Это — отречение. Один только я из всех, кто там был, не считая, может быть, Ульфина, понимал, что, отречется сейчас Утер или нет, не имеет значения: Артур все равно будет королем еще до наступления ночи. Но Утер этого не знал, а достанет ли ему силы духа, при всей его немощи, отречься от власти, в которой была для него вся жизнь, — этого не мог бы сейчас сказать даже я. Он сидел очень прямо, по виду совершенно спокойно, только мне, находившемуся совсем близко от него, было заметно, как дрожь время от времени сотрясала его с головы до ног, так что блики света плясали в венце червонного золота, стягивавшем его лоб, и вспыхивали в перстнях на пальцах. Я молча поднялся, подошел и встал от него по левую руку. Артур, хмурясь, вопрошающе взглянул на меня. Я покачал головой.
Король в нерешительности облизнул губы. Лотова внезапная перемена тона озадачила его, как озадачила и других в зале. Правда, из колеблющихся многие вздохнули с облегчением: они страшились мятежей, и разумная речь Лота, его почтительность к верховному королю успокоила их опасения. Послышался ропот одобрения. Лот раскинул руки, как бы обнимая всех, кто находится в зале, и сказал, сохраняя прежний рассудительный тон и обращаясь ко всем:
— Милорды, если мы убедимся, что король собственными руками передает избранному наследнику свой королевский меч, нам только и останется, что признать его. А потом уже будет время обсудить, как нам лучше подготовиться к грядущим войнам.
Артур слегка повернул голову, словно охотничий пес, почуявший в воздухе новый запах. Эктор тоже озирался на Лота, удивленно и недоверчиво слушая его уступчивые речи, молчаливый Кадор в дальнем конце залы смотрел на Лота во все глаза, словно хотел высмотреть его сокрытую душу.
Утер склонил голову, и эта поза самоотречения пристала ему, как никакая другая за всю жизнь.
— Я готов.
Пробежал один из распорядителей. Утер откинулся на спинку своего массивного кресла и отрицательно покачал головой, когда Ульфин опять протянул ему кубок. Я незаметно опустил руку и взялся за его запястье. Пульс был слабый, как кузнечик, запястье — прежде туго свитые нервы и жилы — стало хрупким и сухим. Губы у него пересохли, он то и дело облизывал их. Он негромко проговорил:
— Тут какая-то хитрость, но я не могу ее разгадать. А ты?
— Пока нет.
— За ним ведь почти никто не стоит. Даже среди солдат, после вчерашнего. Но теперь… может быть, тебе самому придется с ними разбираться. Доказательствами и посулами их не проймешь. Ты ведь знаешь их, им нужно знамение. Ты бы не мог дать им знамение?
— Не знаю. Пока нет. Боги являются, когда являются.
Артур услышал, что мы шепчемся. Он стоял весь натянутый, как тетива в луке. И вдруг при взгляде на конец залы лицо его утратило прежнее напряженное выражение. Я проследил, куда он смотрит, и увидел Бедуира. Его, пунцового от негодования, удерживала на месте отцовская тяжелая рука. Иначе, я думаю, он бы уже бросился на Лота с кулаками.
Пробежал обратно распорядитель, держа на поднятых ладонях боевой меч Утера в ножнах. Зловеще рдели рубины на рукояти. Ножны были серебряные, золоченые, изукрашенные тонкой чеканкой и драгоценными каменьями. Все, кто был в зале, сотни раз видели этот меч у короля на поясе. Лорд-распорядитель положил его перед Утером на стол. Исхудалая королевская рука протянулась к рукояти, и пальцы сами привычно сомкнулись под щитком, скорее лаская, чем сжимая, — настоящая хватка искусного воина. Артур смотрел, и я увидел, как брови его недоуменно сдвинулись к переносице. Верно, он вспомнил меч в Диком лесу и не понимал, какая роль предназначена тому мечу в церемонии отречения.
Я же, щурясь от огненного сияния огромных рубинов, понял наконец предначертание богов. Оно было ясно с самого начала: огонь, и летучая звезда, и меч в камне. И открылось оно не в двусмысленной улыбке божества сквозь завесу дыма — а отчетливо и ясно, как красный огонь рубинов. Утеров меч не выдержит, как не выдержал сам король Утер. Выдержит другой. Он явился по воде и по суше и теперь лежит наготове, чтобы завоевать Артуру королевство, сохранить и защитить его, а потом навсегда исчезнуть с глаз людских…
Король решительно взялся за ножны и выдернул меч.
— Я, Утер Пендрагон, сим отдаю сыну моему Артуру…
Послышался общий вздох, потом невнятный слитный говор, кто-то крикнул в страхе: «Знамение! Знамение!», кто-то еще отозвался: «Смерть! Это предвещает смерть!», и шепот, стихший было перед лицом победы, стал пробуждаться опять: «На что же можем надеяться мы, опустошенная земля, и увечный король, и отрок без меча?» Выдернув меч из ножен. Утер тяжело поднялся на ноги. Он держал его криво, не подняв, и глядел на него, почернев лицом и приоткрыв рот, словно пораженный немотой. Меч был сломан. В одной пяди от острого конца клинок обломился, и рваный разлом черно поблескивал в факельном, свете.
Король попытался было что-то сказать, но только промычал — слова застряли у него в горле. Меч вывалился из ослабшей руки и со звоном упал на пол. Ноги у короля подкосились, мы с Ульфином похватали его под руки и осторожно опустили обратно в кресло. Артур, быстрый, как рысь, подскочил и склонился над ним.
Потом он медленно выпрямился и посмотрел на меня. Мне не было нужды говорить ему то, что мог видеть всякий, находившийся в пиршественном зале. Утер был мертв.
9
Мертвый Утер сумел сделать то, что не удалось Утеру умирающему: суматоха в зале стихла. Все, кто там был, стоя, в молчании наблюдали, как мы медленно опускаем его в кресло. Среди тишины пламя факелов потрескивало, как шуршащий шелк, и кубок, оброненный Ульфином, со звоном прокатился полукругом по полу туда и обратно. Я склонился над умершим королем и закрыл ему глаза.
И тут вновь раздался зычный и настойчивый голос Лота:
— Воистину это знамение! Мертвый король и сломанный меч! Ты и теперь будешь говорить, Эктор, что бог предназначил этого отрока вести нас на саксонского врага? Да уж воистину увечная земля, а преграда саксонской угрозе лишь отрок со сломанным мечом!
Опять поднялся гомон. Люди кричали, обращаясь друг к другу или озираясь вокруг в испуге и смятении. Краем сознания я заметил, что для Лота происшедшее не было неожиданностью. Артур с горящими глазами на совершенно бескровном от потрясения лице выпрямился над телом отца и резко обернулся к орущим, но я проговорил торопливо: «Нет, подожди!», и он послушался. Только рука опустилась на пояс и сжала до поведения рукоятку кинжала. Едва ли он сознавал это, а если б и осознал, то все равно не смог бы сдержаться. Рев изумления и страха бился в каменные стены, как штормовой прибой.
