Горанфло подхватил на лету милосердный королевский взгляд, и лицо его превратилось в подобие маски античного парасита: одна его половина улыбалась до ушей, другая — заливалась плачем.
— И ты поступишь правильно, мой король, — ответил Шико, — потому что это слуга, каких мало.
— Как ты думаешь, что нам с ним делать? — спросил Генрих.
— Я думаю, что, пока он в Париже, жизнь его под угрозой.
— А если приставить к нему охрану? — спросил король.
Горанфло расслышал это предложение Генриха.
“Неплохо! — подумал он. — Я, кажется, отделаюсь только тюрьмой. Это все же лучше, чем дыба, особенно если меня будут хорошо кормить!”.
— Бесполезно, — сказал Шико. — Будет лучше, если ты позволишь мне увести его.
— Куда?
— Ко мне.
— Что ж, отведи его и возвращайся в Лувр. Я должен встретиться там со своими друзьями и подготовить их к завтрашнему дню.
— Вставайте, преподобный отец, — обратился Шико к монаху.
— Он издевается, — прошептал Горанфло, — злое сердце.
— Да вставай же, скотина! — повторил тихонько гасконец, поддав ему коленом под зад.
— А! Я вполне заслужил это! — воскликнул Горанфло.
— Что он там говорит? — спросил король.
— Государь, — ответил Шико, — он вспоминает все свои треволнения, перечисляет все свои муки, и, так как я обещал ему покровительство вашего величества, он говорит, в полном сознании своего прошлого: “Я вполне заслужил это!”.
— Бедняга! — сказал король, — ты уж позаботься о нем как следует, дружок.
— Ах, господин Шико, — вскричал Горанфло, — дорогой мой господин Шико, куда меня поведут?!
— Сейчас узнаешь. А пока благодари его величество, неблагодарное чудовище, благодари!
— За что?
— Благодари, тебе говорят!
— Государь, — залепетал Горанфло, — поелику ваше всемилостивейшее величество…
— Да, — сказал Генрих, — я знаю обо всем, что вы сделали во время вашего путешествия в Лион на вечер Лиги и, наконец, сегодня. Не бойтесь, я воздам вам по достоинству.
Горанфло вздохнул.
— Где Панург? — спросил Шико.
— Бедное животное в конюшне.
— Отправляйся туда, садись на него и возвращайся сюда ко мне.
— Да, господин Шико.
И монах удалился со всей возможной для него скоростью, удивляясь, что гвардейцы не следуют за ним.
— А теперь, сын мой, — сказал Шико, — оставь двадцать человек для своего эскорта, а десять отправь с господином де Крийоном.
— Куда я должен их отправить?
— В Анжуйский замок, за твоим братом.
— Зачем?
— Затем, чтобы он не бежал во второй раз.
— Неужели мой брат?..
— Разве тебе пошло во вред, что ты послушался моих советов сегодня?
— Нет, клянусь смертью Христовой!
— Тогда делай, что я говорю.
Генрих отдал приказ полковнику французской гвардии привести к нему в Лувр герцога Анжуйского.
Крийон, отнюдь не испытывавший к принцу любви, немедленно отправился за ним.
— А ты? — спросил Генрих шута.
— Я подожду моего святого.
— А потом приедешь в Лувр?
— Через час.
— Тогда я ухожу.
— Иди, сын мой.
Генрих удалился вместе с оставшимися солдатами.
Что до Шико, то он направился к конюшням и, войдя во двор, увидел Горанфло, восседающего на Панурге.
Бедняге даже не пришло в голову попытаться убежать от ожидающей его участи.
— Пошли, пошли, — сказал Шико, беря Панурга за повод, — поторопимся, нас ждут.
Горанфло не смел сопротивляться, он лишь проливал слезы. Их было столько, что казалось, он худеет прямо на глазах.
— Я ведь говорил, — шептал он, — я ведь говорил!
Шико тянул за собой Панурга и пожимал плечами.
LIV
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ШИКО ДОГАДЫВАЕТСЯ, ПОЧЕМУ У Д’ЭПЕРНОНА НА САПОГАХ БЫЛА КРОВЬ, А В ЛИЦЕ НЕ БЫЛО НИ КРОВИНКИ
Возвратившись в Лувр, король застал своих друзей в постели. Они спали мирным сном.
Исторические события имеют одно странное свойство — они озаряют блеском своего величия предшествующие им обстоятельства.
Поэтому для тех, кто отнесется к событиям, которые должны были произойти утром того дня — ибо король возвратился в Лувр уже около двух часов ночи, — кто, повторяем мы, отнесется к этим событиям с уважением, соответствующим несомненной важности их исхода, думается, небезынтересно будет посмотреть, как король, едва ли не лишившийся короны, ищет успокоения у трех своих друзей, которые через несколько часов должны ради него поставить на карту свою жизнь.
Мы уверены, что поэта, чьей избранной натуре свойственно не предвидение, но озарение, восхитили бы своей печальной красотой эти освеженные сном лица молодых людей, которые с безмятежными улыбками спали на поставленных в ряд кроватях, словно братья в спальне отчего дома.
Генрих приблизился к ним, сопровождаемый Шико, который, поместив своего подопечного в надежное место, возвратился к королю.
Одна кровать была пуста — кровать д’Эпернона.
— До сих пор его нет, ветреника, — прошептал король. — Несчастный! Безумец! Драться с Бюсси, самым храбрым человеком во Франции, самым опасным в мире, и даже не думать об этом.
— А и правда его нет, — сказал Шико.
— Разыскать! Привести сюда! — воскликнул король. — И пришлите ко мне Мирона. Пусть безрассудного усыпят, даже против его воли. Я хочу, чтобы сон придал ему силы, сделал способным защищаться.
— Государь, — сообщил лакей, — господин д’Эпернон только что пришел.
Д’Эпернон действительно явился в Лувр. Узнав о возвращении короля и догадавшись, что тот зайдет в спальню, он пытался было тихонько проскользнуть в другую комнату, рассчитывая остаться незамеченным.
Но его ждали и, как мы видели, доложили о его появлении королю.
Видя, что выговора не избежать, д’Эпернон с весьма смущенным видом перешагнул порог спальни.
— А! Вот и ты наконец, — сказал Генрих. — Поди сюда, несчастный, и посмотри на своих товарищей.
Д’Эпернон обвел взглядом комнату и кивнул головой.
— Посмотри на своих товарищей, — продолжал Генрих, — они благоразумны, они поняли все значение этого дня, а ты, несчастный, вместо того чтобы помолиться, как сделали они, и спать, как они спят, ты играешь в кости и таскаешься по притонам. Клянусь телом Христовым, ты белый как мел! Что же ты будешь делать утром? Ведь ты уже сейчас никуда не годишься!
И в самом деле, д’Эпернон был очень бледен, настолько бледен, что замечание короля заставило его покраснеть.
— Ну, — сказал Генрих, — иди ложись, я так хочу! И спи! Только сумеешь ли ты выспаться?
