выглядеть. Тихонько напевая и улыбаясь, она принялась за работу.
Следующие несколько недель она до поздней ночи рисовала и переделывала наброски в свете лампы, жертвуя сном, чтобы закончить первые несколько рисунков, беспокоясь о контрасте света и тени, точных пропорциях завитков и вьющегося стебля, о том, как перенести все на бумагу, какие цвета использовать. Снова и снова возвращалась она к растениям на столе, пытаясь точно передать их форму, показать, что так выделяет их.
Гай рассказал ей о технике нанесения трехмерной тени и растушевки. «Перспектива, – говорил он. – Тогда цветы на ткани будут как живые». Мэри еще раз пришла к нему на чердак с новыми вопросами, изучая, как именно он работает, чтобы добиться этого необходимого эффекта. Гай любезно принял ее и терпеливо объяснил весь процесс, и все же занятие было изнурительным, а требования, которые она себе поставила, – очень строгими.
– Не знаю, почему я вообще решила, что справлюсь! – воскликнула Мэри как-то вечером, бросая еще один испорченный рисунок в огонь. – Это невозможно.
– У тебя получится, – успокаивала ее Фрэнсис. – Всего стоящего приходится добиваться тяжелым трудом. Утро вечера мудренее, завтра начнешь сначала.
– Ох, наверное. – Мэри устало потерла лоб. – Но я хочу создать что-то новое, непохожее на работу других, узор, который никто еще никогда не видел. Это самое сложное.
– Кажется, я знаю, что может помочь, – объявила Фрэнсис. – Одна книга.
На следующий день Фрэнсис вернулась из госпиталя с большим томом под мышкой и с предвкушением стала наблюдать, как Мэри читает название:
– «Причудливый гербарий», – прочитала она вслух. – Элизабет Блэквелл.
– Решила, что может пригодиться, – с надеждой объяснила Фрэнсис.
– Но где ты ее нашла? – спросила Мэри.
Сестра только прижала палец к губам:
– Не спрашивай, но через несколько дней мне нужно будет ее вернуть, пока никто не хватился пропажи.
В книге были иллюстрации лекарственных растений: календулы, манжетки луговой, шапок бузины, лаванды и ромашки, мелиссы, энотеры и пиретрума, сенны и ревеня, как и алтея, штокрозы и конского каштана, бенедикта, боярышника, лещины вергинской, одуванчика и лопушника. Какие-то из этих растений попадались Мэри во время прогулок, но многие были незнакомы. Сильнее прочего взгляд притягивали главы с описанием смертоносных растений, выглядящих наиболее завораживающе. Среди них были и паслён, и прелестные цветы аконита, красные ягоды лавра, насыщенный багрянец белладонны, пятнистый зев наперстянки, оранжевые ягоды аронника и нежные, как жатый шелк, лепестки алых маков.
Она листала страницы, и в воображении у нее начал прорисовываться узор, а возникшее в солнечном сплетении ощущение подсказало, что она находится на пути к чему-то новому, ошеломляющему и оригинальному. Вот тогда все знатные дамы будут мечтать о платьях из ее ткани. Ей не терпелось начать. Она представила, как можно объединить цветы и ягоды самых ядовитых растений, не только потому, что они были прекрасны внешне, сами по себе, но и потому, что Мэри не сомневалась: смелые женщины оценят, что за рисунком из переплетающихся стеблей и похожих на колокольчики цветов скрывается довольно мрачное послание.
Наконец три недели спустя у Мэри было готово четыре рисунка, и к каждому – тщательно проработанная схема с описанием.
Вместе с узором из ядовитых растений она также подготовила три других, не только с традиционными цветами колумбины, василька и смолевки, звездчатки и клематиса, душистого горошка и роз, ипомеи и лилий, но и с насекомыми: осой, жуком, а кроме привычных бабочек – гусеницей, зеленой и пухлой, надеясь, что это также выделит ее работу среди прочих.
Она отнесла узоры Гаю, который изучил их, подняв брови, но согласился, что выткать такое возможно.
– Хотя они и непохожи на все, что я когда-либо видел.
Несмотря на кислый тон, Мэри этому замечанию обрадовалась, так как она и не хотела копировать узоры художников-мужчин. Патрик Холландер ожидал что-то новое и привлекающее внимание, и именно это она и собиралась ему представить.
Мэри старательно сделала точную копию каждой схемы и рисунка и с утренней почтой направила их в Оксли, едва сдерживая нетерпение в ожидании ответа.
Декабрь, 1768 год, Оксли
Роуэн лежала в кровати, щипая себя за руку, чтобы не уснуть, уже не сомневаясь, что к утру все предплечья будут в синяках. Стояла ночь холодной луны, последней в уходящем году, и Роуэн нужно было собрать листья лещины для сильнодействующего тонизирующего средства для кожи. На пустоши, где-то с полмили от главной улицы города, росло подходящее дерево, и считалось, что листья, напитанные светом полной луны, обладали самыми сильными свойствами, но собирать их нужно было перед рассветом. Роуэн также не терпелось пройти чуть дальше в поле, посмотреть, найдется ли там красноголовник для лекарства, которое она обещала приготовить госпоже.
Роуэн тихонько зевнула, стараясь не разбудить Элис, храпевшую рядом, и на какой-то миг поддалась усталости, уже несколько часов угрожавшей накрыть ее с головой. Но через секунду она, вздрогнув, вновь проснулась и, твердо решив не упустить шанс, выскользнула из-под одеяла.
Главная улица была совершенно безлюдна, ее освещала огромная, невысоко поднявшаяся по безоблачному небосклону луна. Мостовая серебрилась от инея, и Роуэн, поежившись, поплотнее запахнулась в плащ и осторожно ускорила шаг, стараясь не поскользнуться. По дороге к пустоши, у самой ее границы она увидела длинный низкий амбар. К ее удивлению, из приоткрытой двери лился свет, а при приближении стал слышен и низкий гул голосов, выкриков и иногда звон металла и пронзительные звуки боли какого-то животного.
Привлеченная шумом, она прокралась вдоль каменной стены, держась в тени, и встала за приоткрытой дверью, осторожно заглядывая внутрь. Дурной запах пива и пота накатил тяжелой волной, шум стал почти оглушающим, а от открывшегося перед ней зрелища она едва сдержала крик. Целая толпа мужчин, и она узнала многих – мясника, мужчину, продававшего на рынке сыры, торговца свечами, седельника и других – собрались в круг, выкрикивая и скандируя, время от времени жестикулируя и размахивая руками, ворча и сплевывая, отхлебывая из фляг, поглощенные зрелищем. Никто не заметил стоящую у входа девушку.
В центре круга, на голом полу без соломы, происходило настоящее кровопролитие.
Это была арена для петушиных боев.
Две птицы, хлопая крыльями и встопорщив перья, бросались друг на друга, царапаясь и кукарекая, но за криками мужчин этого было почти не слышно. Роуэн заметила металлические шпоры у них на лапах и зияющую рану вместо глаза у одной из птиц.
Настоящие петушиные бои.
Она видела, как ее отец забил свинью, как лилась кровь из разрезанного горла, или как мать сворачивала шеи курицам, а также слышала о тех, кто делал
