Ознакомительная версия.
Таким ответом Пушкин был удовлетворен.
— У меня богатая библиотека, — продолжал граф. — Человек пишущий, без сомнения, должен продолжать самообразование. Можете ею пользоваться.
— Благодарю, — просиял поэт.
— Кроме того, как генерал-губернатор я держу открытый стол для своих чиновников и милости прошу на обед, когда у вас случится желание.
Пушкин боднул головой, выражая не то согласие, не то замешательство. В приглашении ссыльного к столу было много барства. К тому же, упоминая «своих чиновников», граф сразу указывал поэту его место. А ведь тот пришел к наместнику, как дворянин к дворянину.
Встав из-за стола, Воронцов протянул гостю руку для прощания. Но это не было открытое братское рукопожатие. Пальцы наместника скользнули по ладони поэта, как бы стряхивая ее. Александр Сергеевич напоследок обвел глазами кабинет и остановил их на пачке гербовых листов. Граф поймал взгляд гостя.
— Вам нужна бумага? — В его голосе послышалось понимание, которое задело Пушкина. Он не нищий! И не ищет покровителей!
— Нет! — вспыхнул посетитель. — С чего вы взяли?
Они расстались, еще раз обменявшись заверениями во взаимном почтении. И граф тут же забыл о Пушкине, потому что, и правда, не собирался заниматься его воспитанием. А Александр Сергеевич вышел на улицу и в задумчивости двинулся по Приморскому бульвару в сторону мола. Новая печаль сжимала его грудь. Ему стало жаль покинутых цепей. Грязного, крикливого Кишинева, соломенных крыш, чумазых венер, доброго старика Инзова. Будет ли новый начальник так снисходителен к нему? Граф говорил очень любезно. Но в его манерах не было и тени сердечного участия.
— Александр Сергеевич! — Пушкин обернулся. Его нагонял давний знакомый Вигель. — Какая встреча! Не думал, что застану вас в Одессе.
— Меня перевели под начало к наместнику, — нехотя проронил Пушкин. — Да вот что-то тоскливо на душе. Все бы хорошо. А не верится. Говорил сейчас с ним. Он ласков. Но в упор меня не видит.
Вигель состроил хитрые глаза и, понизив голос, сообщил:
— Он сейчас никого не видит. К нему жена приехала. — И, вильнув бедрами, сделал эротичный жест, долженствующий обозначать самую суть семейных обязанностей.
Пушкин заразительно засмеялся, обнажив ряд белоснежных зубов. Вигелю всегда удавалось развеселить его. Они знали друг друга еще по «Арзамасу». После достопамятной поездки в Мобеж карьера Филиппа Филипповича застопорилась. Сперва он числился в Москве по архиву Иностранных дел. Там тоже не ужился и был сбыт с рук в Новороссию. Воронцов принял его, ничего не зная о прежних подвигах. Опытные чиновники всегда нужны.
— Где вы теперь остановились? — спросил Филипп Филиппович. — Время к обеду. Не пора ли найти приятное местечко?
— Охотно, — отвечал Пушкин. — Но я, право, неуютно чувствую себя во фраке. Специально надел для визита. Куда как лучше мои кишиневские архалук и феска! Вы помните меня в феске? Не правда ли, я похож на турка?
Приятели дошли до пересечения Ришельевской и Дерибасовской улиц, куда углом выходил отель барона Рено. Тут выяснилось, что Вигель квартирует буквально стена о стену с Пушкиным.
— Это надо отметить! — восхитился поэт. — Вон мой балкон. Выходит прямо на угол. Я любопытен, обожаю смотреть туда-сюда. Слева море! Справа театр! Но обедать мы будем не здесь. Идемте к Отону на Дерибасовскую.
Переодевшись и взяв в руки неизменную палку, чей железный блеск пугал прохожих, Пушкин пустился с товарищем вниз по улице и вскоре увлек его в маленькую ресторацию, где, судя по запаху, подавали устриц.
— Тс-с-с! — Поэт приложил палец к губам. — Прямо из Константинополя. Доставляют в шаландах через море. Свежее не найти в Петербурге! А стоят вчетверо дешевле.
— Одесса — приятнейший для жизни город, — согласился с ним Вигель. — А что это у вас за перстень? Я прежде не видел.
Пушкин мгновенно спрятал руку за спину. На его пальце красовалась массивная печатка с витиеватой надписью на иврите.
— Память об одном братстве, которое ныне под таким же запретом, что и я сам. Кстати, знаете, масоны, как и вы, привержены вежливому греху, из-за которого погиб Содом.
Вигель не смутился.
— Я на днях еду в Кишинев по поручению графа. Застряну надолго. Кого мне там искать?
— Братьев Полторацких, — отозвался Пушкин. — Старший глуп, как архиерейский жезл. А меньшой вполне годен к употреблению. Предоставляю их вашей опытности.
Собеседники выбрали стол у окна. Со стороны они представляли любопытную пару. Живой молодой человек, хрупкий, как тростинка, и наряженный, как ярмарочный зазывала. И пухлый, лысеющий господин за тридцать, с респектабельным брюшком солидного чиновника, на котором поблескивала золотая цепочка от часов. Расторопный француз-официант замелькал перед ними, перекликаясь с французом-поваром и передавая приветы гостей хозяину-французу.
— Европа! — протянул Пушкин, с наслаждением наблюдая, как перед ними расстилают чистую льняную скатерть. — Там итальянцы. Там греки. Там немцы. Как я от этого отвык! В Кишиневе явится какая-нибудь замурзанная цыганка, кинет на стол ком мамалыги и ну кромсать его ножом. Если вы брезгливы, лучше не совать нос на кухню и не смотреть, как готовят бессарабские кулинары.
— Кому, кроме Инзова, передать приветы? — спросил Вигель.
— Да всем, кого встретите, — отозвался поэт. — Меня там каждая собака знает. Целуйте ручки госпоже Майгин. Пульхерии Варфоломей объявите за тайну, что я в нее влюблен. Кланяйтесь Алексееву. Скажите, бумаги на месте. Где и что Липранди? Мне брюхом хочется его видеть!
Вигель обещал всех разыскать. Вдруг он пристально уставился в окно, перестав слушать собеседника.
— Вот она.
— Кто? — не понял поэт, но, проследив за взглядом приятеля, увидел щегольской экипаж, остановившийся на другой стороне улицы у витрины модной лавки.
— Супруга нашего Артаксеркса. Эсфирь. Новая хозяйка Одессы.
В экипаже сидела молодая дама, чье лицо было затенено соломенной шляпкой с палевыми розами. Разглядеть ее поэту не удалось.
— Хороша?
— Очаровательна. — Вигаль пожевал губами. — Кокетка, как все. Вчера из деревни и тут же по галантерейным магазинам. — В его глазах зажглись лукавые огоньки. — Вы, я вижу, как охотничья собака, сделали стойку? Жена начальника — законная добыча подчиненного?
— Меня перевели из Петербурга в восемьсот девятнадцатом…
Генерал Киселев прибыл в Одессу в самом плачевном состоянии. Его можно было намазывать на хлеб, а можно хлебать ложками. Начальника штаба 2-й армии привез командир корпуса Сабанеев и сдал Воронцову едва ли не под расписку.
Ознакомительная версия.
