Капелло вообще отличался несколько чрезмерной для дипломата склонностью к драматизации. В одном из своих писем он излагает, например, обстоятельства гибели некоего Перотто — дворецкого Александра VI, «заколотого кардиналом Валенсийским прямо на руках его святейшества, пытавшегося спасти своего слугу; кровь убитого брызнула папе в лицо».
Несчастный Перотто — или, точнее, Педро Кальдерон — действительно умер насильственной смертью, но совершенно бескровно, и никто, кроме Капелло, не называл убийцей Чезаре Борджа. По сообщению Сануто, тело Перотто, утонувшего или утопленного в Тибре, было выловлено через шесть дней после его исчезновения из Ватикана. Почти так же излагает события Бурхард, добавляя, что дворецкий оказался в реке «non libenter» note 13.
Таким образом, высокохудожественные подробности, приводимые Капелло, еще не дают основания считать феррарского посла «надежнейшим источником», как это делал Грегоровий.
Комментарий Макиавелли краток, ясен и… бесполезен. Флорентийский секретарь знал цену слухам. Не располагая собственной достоверной информацией, он лишь зафиксировал картину общественного мнения на данный момент. В «Отрывках из писем к Совету десяти» Макиавелли, сообщая о преступлении в Риме, пишет: «Поначалу никто ничего не знал, а впоследствии говорили, будто это сделал кардинал Валенсийский». Заметим, что свои «Отрывки» Макиавелли составлял во Флоренции и на основании посольских донесений.
О перуджанском летописце Матараццо мы уже говорили — его слова заслуживают доверия лишь постольку, поскольку относятся к событиям в родном городе. Во всех остальных случаях утверждения Матараццо разительно отличаются от других имеющихся в нашем распоряжении текстов.
Матараццо приводит особую версию событий. Он поддерживает обвинения в инцесте, но любовником Лукреции считает погибшего Джованни Борджа, а его убийцей — оскорбленного, обманутого и фактически изгнанного из Рима Джованни Сфорца. Такой схеме нельзя отказать в логике; настораживает лишь обилие подробностей, приводимых перуджийцем, но не подтвержденных ни одним другим автором. Сам Матараццо скромно умалчивает об источниках своей удивительной осведомленности. Но, даже не пытаясь судить о правдивости его рассказа, заметим, что он не содержит каких-либо конкретных обвинений в адрес Чезаре, если не считать таковыми упоминание о «неслыханных и ужасных обычаях, царивших в этом семействе».
Большего внимания заслуживают письма Сануто — внимательного и беспристрастного наблюдателя, который к тому же в 1497 году находился в Риме. Однако и в них мы не находим ясного ответа. Сануто с одинаковым прилежанием излагает несколько версий, возникших после убийства герцога, и возлагает вину то на Асканио Сфорца, то на Орсини, то на Чезаре Борджа. Интересно, что хотя мотивом преступления снова названа ревность, объект ее уже иной — Санча Арагонская, жена Жофре. Вместе с тем Сануто ни разу не упоминает об интимных отношениях братьев с Лукрецией.
Пьетро Мартире д'Ангьера, испанский дипломат и государственный деятель, был полностью убежден в факте братоубийства. Его суждения не лишены остроумия, но, их свидетельская ценность невелика, поскольку автор находился за тысячу миль от места событий, в Бургосе. И уже совершенно необъяснимой выглядит датировка того письма, в котором д'Ангьера излагает свои соображения об убийстве герцога: 9 апреля 1497 года, за два месяца до действительной смерти Джованни Борджа! Очевидно, в данном случае мы имеем дело с фальсификацией источника — если только д'Ангьера не обладал даром предвидения.
Гвиччардини принадлежал уже к следующему поколению историков, творивших в условиях раскола западного христианства на два враждебных — и нередко воевавших — лагеря. Хотя флорентийский хронист и оставался католиком, он был последовательным противником политической власти пап, а потому не упускал ни одной возможности представить их в самом неприглядном виде. История убийства Джованни Борджа, слухи, которыми оно обросло, — все это Гвиччардини использовал как обвинительный материал против папства в целом. Можно соглашаться или спорить с его аргументацией и выводами, но важнее другое: Гвиччардини не является независимым свидетелем. Описывая в своей «Истории Италии» событие, происшедшее тремя десятилетиями раньше, он всего лишь цитирует сообщения прежних авторов — в первую очередь Капелло и Матараццо.
Панвинио, написавший «Историю пап», работал уже во второй половине XVI века. Книга его пестрит неточностями, и к нему в равной мере относится все, что сказано в предыдущих строках о Гвиччардини.
Итак, мы видим, какой разнобой царит в оценках современников Борджа — а ведь мы обратились только к тем, на чьи мнения ссылается Грегоровий, желая доказать собственную точку зрения. При всем разнообразии и произволе имеющихся гипотез необходимо признать, что ни одна из них не может считаться хотя бы формальным доказательством причастности кардинала Валенсийского к убийству его брата Джованни.
Но, говорят, что не бывает дыма без огня. Как же возникли слухи о роковой любви обоих братьев к сестре? Ведь именно ревность считалась главной причиной вражды между Чезаре и Джованни. Эта загадка решается довольно просто.
В сентябре 1497 года папа объявил недействительным брак Лукреции с Джованни Сфорца. Основанием для расторжения была названа неспособность мессера Сфорца к исполнению супружеских обязанностей — impotentia coeundi.
Всякий, кто имеет представление хотя бы о сегодняшней Италии, легко поймет, каким громовым хохотом встретила такое известие Италия XV века. Вся страна издевалась над опозоренным мужем. Взбешенному Джованни, не имевшему возможности заткнуть сталью глотки врагов и насмешников, оставалось лишь отвечать ложью на ложь и оскорблением на оскорбление.
Так он и сделал. И дома, в Пезаро, и в других городах Джованни не уставал повторять, что возведенная на него гнусная клевета служит лишь одной цели — скрыть невероятные оргии, в которых участвовали чуть ли не все члены семейства Борджа.
Мысль о том, что престарелый отец, да еще и римский папа, развлекается в объятиях развратной дочери, была слишком чудовищной, чтобы утвердиться в умах людей и получить широкую огласку. Эта часть выдумки как-то сразу отошла на задний план — повторять ее казалось и грешно, и небезопасно. Другое дело — любовные похождения блистательного молодого красавца Чезаре. Предполагаемый роман кардинала с прекрасной Лукрецией тешил воображение слушателей, но не ужасал их; к тому же пересказ этой истории не мог квалифицироваться как святотатство.
