Киргизы взглянули на темные пласты их тел, на неподвижную шерсть бород и, замолчав, сдвинулись.
Пахло кислой кошмой в телеге, глядеть в щель нужно через Никитина. Нельзя было охватить все поле, наполненное людьми.
Калистрат Ефимыч сказал:
— Жарко.
Точно пронизывая кошму длинными коричневыми от табака пальцами, отвечал в щель Никитин:
— Нет. По-моему, прохладно.,
Подходили, подъезжали еще.
Не пески, не земля дышит — люди в овчинах, в азямах, на телегах, на лошадях. Гнется, вглубь уходит земля — темнеет. Только блещет над ними озеро, камень — скала священная — Копай.
Говорит аксакалам шаман Апо:
— Душно мне. Все внутри как плесень. Зачем жмутся и молчат русские? Зачем они не веселятся, не играют?
Отвечали аксакалы:
— Ничего. Русские сразу веселиться не умеют. Русские хотят видеть борьбу.
Говорят баи:
— Где батырь Докай? Пусть готовится.
Сказал Калистрат Ефимыч:
— Тяжело тут в телеге-то, парень! Только и видно, что гриву, хвост али спину киргизскую… Надо на волю.
Через кошму кричал рыжебородый Наумыч:
— Ничево. Сиди, штаб. Это не антиресно все, счас бороться будут.
И борода его над телегами — как желтый флаг,
Дышат хлебом — пьяным запахом мужики. Небо хмельное, играет над поляной. Лица хмельные, волосатые, как кустарники.
— Дава-ай!…
— Кузьма-а!…
— Борись!
Говорит шаман Апо:
— Сердце у меня бьется, как священный бубен. Не отдадут кабинетские земли русские.
Отвечают джатачники:
— Не надо нам земли. Пусть баи ведут нас в Китай… Не хотим мы воевать!…
Кричат джигиты на иноходцах:
— Докай идет, идет Докай, с русским хочет бороться.
Говорит шаман Апо:
— Подымите меня над арбой — хочу видеть борьбу.
Зазвенел холм. Смотрят — подымаются длинные фургоны, зеленые. Лошади рослые и, взойдя на холм, не шелохнутся. Ждут.
Подмигнул за кошмой Наумыч:
— Немцы-колонисты!…
— Зачем они?
— Они-то, Микитин, очень просто. Приехали, значит, коли кыргызы нас бить будут — наше добро подбирать. Коли мы кыргызов — кыргызское.
Докай-борец, низенький, губы тонкие, как степное озеро, лыс, и во всю голову шрам. Кузьма над ним как бык над овцой. Вытянул руки, взял за опояску, поднял на руках, потряс и на землю — а-ат!…
Ахнули мужики:
— Э-эх!…
Охнул в телеге Калистрат Ефимыч:
— Та-ак!…
Нет, на ногах киргиз. Песок с ичига стряс. Лицо бескровное, желтое. У Кузьмы муть по лицу.
Уперся киргизский борец, заворочался в песке ногами. Забился и вытянулся на его руках в воздухе — Кузьма.
Загикали, засвистали киргизы:
— Солай! Солай!… Айда, Докай, айда!
Рявкнула земля, запылилась. Пыль-песок на телегу Калистрата Ефимыча.
Нет, на ногах борцы. Опояски не выдержали — лопнули. Надо сменять опояски.
Рванул за опояску Кузьма, забороздил телом киргиз. Потащил его Кузьма, как таволожник из земли.
Не падает киргиз, держится.
Полощутся на поле мужики, густой пылью рев висит:
— Кузьма! Кузя, не выдавай!
— Кузя!… Голубь!…
Свистят киргизы. Лошади ржут, арбы скрипят.
— Докай!… Тэ-эк!… Батырь!
— Айда, Докай!…
В пене, в крови борцы. В пене люди и лошади, В пене земля. Все борется, все гнется, все ломается… Ветер ли, люди ли, тайга ли!…
— Э-эй, Докай!…
— Ге-ей, Кузя!…
И только те — неподвижные, четырехугольные — вдали ждут на холмах, молчат. Немцы.
И еще оторвал от земли Кузьму Докай. И еще понес, тиская мясо и жилы.
Душно в телеге, жарко. Откинул полог Калистрат Ефимыч, в голос поднялся над телегой:
— Ку-узьма!… Ва-аляй!…
Не слышно его голоса, все орут, землю рвут телеги.
— Ку-узьма-а!…
— Ва-аляй!
И час, и два, и до обеда ходили, тискали землю борцы.
Дышат в один мах — привыкли. Глаз тоже один — мутный, смертоносный. Руки на поясах в тело вросли, опояски кости ломают, ноги землю ломают. Не переломать ей кости, не согнуть землю.
Охрипли от рева киргизы и русские. Отхлынули от борцов.
А они в пыли, в крови и в пене — ходят. Рты не закрываются.
Мечется в телеге Калистрат Ефимыч, за руки, за плечи Никитина хватает.
— Кузя!… Не выдавай!… Микитин, ты-то чево? ты-то!…
Темным пламенем горит глаз. Смотрит через борцов, через юрты. Не отвечает Никитин.
— Кузя, ты ево, ты ж!…
Ходят борцы. Весь день ходят. Весь день ревут на лошадях киргизы.
Вечер.
Ушли офицеры — устали. Казаки на конях дремлют.
Солнце — усталый борец — подходит к тайге. Ветер в золотом бешмете несется по котловине, сонный ветер, усталый.
Гикают киргизы, кричат:
— Кончай, Докай, славный батырь, кончай!
Гудят, ревут мужики:
— Буде, Кузя, буде, родной!… Крой его, стерву!
Обернулся Кузьма и, не шевеля ртом, сказал:
— Си-ча-ас…
Ослабли руки, и дернул от себя тело Докая, а потом грудью — хряс. Как щепа переломилась пыль над головой, туман розово-золотистый.
Заревели мужики:
— Так ево, та-ак…
Кинулись к песку, пыль сорвалась — опять на земле. А на земле, скрючив руки и запрокинув голову, поборотый Кузьма.
Над ним Докай, оперся в грудь его, подняться сил нет. Пальцы скрючены в опояске.
Гикают радостно киргизы:
— Солай, э-эй!… Поборол русского! Э-эй!…
К мужикам Наумыч.
— Кузя-то, парни, отошел!
— С надсады?
— Эх, ты-ы!… — крикнул Наумыч.
И ножом в усталый глаз Докая! По телу Кузьмы пополз Докай на землю.
В лошадях закричали:
— Кро-ой, православные!…
И топот. И рев в топоте, как пыль — алый…
С разбитою головою на арбе киргиз. Юрты в крови.
Небо багрово. Лошади ржут. Травы в криках:
— Степша-а!…
— Ре-ежь!…
— Не спрашивай!
— Режь!…
Топор в голову, как в гнилое полено. Аракчин на голове — не расколешь.
— Не бей топором в плечо — в голову бей!
— Офицера-а!… Офицера!… В погон ево, стерву, бей в погон!
Ра-аз! Топор по погону! Вместе с плечом погон полощется кровью.
— Получай генеральство!… Патронов мало — бей колом.
— Кабинетскую землю хочешь?
— Получай!
За юрты прячутся киргизы. За кучи кизяка, в табуны.
— Скотину не трожь!
— Скотина годна!…
В арбах скрипят. Визжат. Бегут по котловине арбы. Бегут киргизы. Как комар от дыма.
Табуны бегут. Никнут в топоте кровавые травы,
— Скотину не пушшай!…
— Ладно-о!…
— Волки задерут!
Киргизы по котловине. Киргизы в камыши,
— В камышах стреляют. Офицер!… Солдаты!…
— Окопайсь!…
