Сергей Городников - Порученец Царя. На стороне царя

Внезапно сорванная Ильёй Милославским со своей седеющей головы боярская думская шапка отлетела, плюхнулась о пол, он в гневе подскочил к ней, топнул по ней раз, другой, плюнул на неё и, одним видом заставляя уступать дорогу, как медведь шатун, проторил путь напрямую к дверям. Шумно толкнул обе створки, раскидал стрельцов за ними, возмущённо затопал, удаляясь вон из царских палат. В карих глазах царя вспыхнула ярость. Он глянул как будто сразу на всех остальных, взором пригвоздил всех к своим местам, и никто не посмел повторить выходку его тестя. Однако мрачное настроение пропитало воздух, в нём витала напряжённость, почти все замкнулись в упрямом, свойственном именно московскому духу непоколебимом упорстве, в противодействии, не желая так просто смириться с новыми веяниями. Они не хотели больше решать никаких государственной важности вопросов, и царю пришлось распустить заседание. Большинство расходились, как едва сдерживающие хищный оскал шакалы, которые проиграли схватку льву и львёнку и только озлобились этим.

Переживая размолвку с ближними придворными, царь Алексей искал и нашёл достойный повод для примирения. Он повелел всем быть следующим вечером на потешном светском представлении, которое устраивали французские актёры из Иноземной слободы. До сумерек во дворе Кремля расставили полукругом лавки и скамьи, а перед ними французы и придворные слуги установили выпиленные и сбитые, разукрашенные щиты с изображениями средневекового французского замка и его внутреннего помещения. К назначенному часу из палат Теремного дворца явился празднично одетый царь с беременной женой, за ним в строгом порядке собрались, пришли сумрачные вельможи и родственники царской семьи. Три десятка стрельцов зажжёнными светильниками разгоняли сгущающуюся темноту, выстроились вокруг сидячих мест, все в красочных кафтанах с золотыми шнурками, без предписанного оружия, лишь с саблями на поясных ремнях.

Все наконец расселись на покрытые мягкими персидскими коврами скамьи и лавки. По знаку дворецкого Ртищева из-за щитов появился худой горнист, протрубил короткий призыв к вниманию и вышли актёры в одеждах знати двора французского короля Людовика Тринадцатого. Сняв шляпы с перьями, они с расшаркиваниями низко поклонились русскому государю и молодой красивой царице. Внешний их вид и необычная одежда понравились царю Алексею, и он добродушно хлопнул в ладоши, объявляя так открытие потешного зрелища. Дробно забарабанили два барабанщика, оба разом замерли с вскинутыми палочками, разошлись в стороны от сцены, и представление началось.

Слов актёры не произносили, однако их ужимки, выразительные движения и широкие жесты делали суть потехи удивительно понятной.

Худой и стареющий граф, владелец замка, прощался с женой, показывал ей, что уходит, и исчезал за щитами. Жена с плачем и ладонями на груди провожала его, а, вернувшись, повеселела, накрасилась перед зеркалом и взмахом платка у окна позвала молодого вертлявого любовника. Едва он появился, сразу упал на колени и стал изображать страдания лица и сердца перед жеманной ветреницей. Признания его были приняты благосклонно, и она без долгих уговоров оказалась в его объятиях, жеманно ответила на страстный поцелуй. Но граф всё это подслушал. Убедившись в неверности молодой жены, он в гневе выхватил из ножен шпагу, явился перед ними, чем перепугал обоих. В приступе ревности он убил любовника, затем изменницу жену. Но тут соглядатай кардинала Ришелье в одежде слуги, который следил за ним, махнул в окно красным платком, и в замок не медля заявился сам кардинал вместе с гвардейцами. С довольной ухмылкой кардинал видит, как несчастного графа схватили гвардейцы, связали руки и увели с собой. За окном замка под звуки барабана взмахнул топор, после чего на пол выкатилась восковая голова графа, прямо к ногам кардинала.

Светское представление увлекло царя, он воспринимал его так же живо, непосредственно, как и потешные зрелища в церкви, чем подавал пример жене и остальным. Когда эта первая картинка закончилась, Ордин-Нащокин поднялся со своего места. Тихонько приблизился к царю Алексею, наклонился и негромко попросил:

– Государь, дозволь откланяться. Я ещё не виделся с домашними.

Не отрывая взора от приготовления к следующей картинке, царь слегка махнул рукой.

– Хорошо, хорошо, – отозвался он на просьбу. – Отправляйся, Афанасий. Ты такое уж, наверное, видел за границей. А нам внове и любопытно.

Нащокин поклонился с выражением признательности и отступил, направился в обход сидящих вельможных зрителей. В нескольких шагах от задней лавки, будто сдерживая широкоплечей спиной напор темноты, застыл Матвеев, он не скрывал, что внимательно наблюдает не только за стрельцами своего полка, но и за всеми придворными. Ордин-Нащокину пришлось идти мимо него, и неожиданно он услышал тихое предупреждение:

– Пахнет заговором против нас.

Как если бы споткнулся на ходу, Нащокин на мгновение приостановился, глянул на давнего соперника за влияние на внешнюю политику. Но у того лицо мало чем отличалось от лица безмолвного идола, полковой голова и виду не подал, что слова были произнесены именно им. Это заставило руководителя Посольского приказа и хранителя царской печати серьёзно задуматься.

Афанасий Лаврентьевич возвращался в Зарядье небольшой лёгкой каретой с одним сидением. Пара резвых иноходцев вкатила её в подворье, и кучер остановил их напротив резного крыльца. Вблизи своего дома новоиспечённый думный дворянин расслабился, в предвкушении краткого отдыха почувствовал, как тяжким грузом наваливается усталость от дороги, от переживаний во дворце и от предупреждения Матвеева. Он выбрался из кареты на землю и, растирая виски, попытался ослабить начинающийся приступ головной боли. Затем только ступил на крыльцо. Едва кучер откатил карету к конюшне, над соборами и дворцом в Кремле вспыхнула и с хлопком разорвалась ракета, разбросав в вечернем небе россыпь жёлтых и красных светляков. Ордин-Нащокин мучительно поморщился, и, словно ощущая его состояние, домочадцы не посмели отозваться на восторженные крики и восклицания на улице и в соседних дворах, хотя немногочисленная дворня высыпала из дома и из конюшни, смотрела из окон.

Под следующий хлопок огненного изделия он по-хозяйски толкнул дверь и переступил через порог в переднюю. Там его ждали в нарядных платьях, и красивая девка с русой длинной косой поднесла чашу с квасом. Отпив глоток, он поцеловал девку, затем вполголоса, опять морщась от постепенного усиления головной боли, спросил: