При первом сигнале ей приснился приятный сон — она увидела того самого молодого китобоя, который лет сорок тому назад подавал такой же условный знак под окном ее хижины; при втором она проснулась и вспомнила, что Джонни Фи уже много лет как спит глубоким сном в холодных водах Гренландии, а сама она служит домоправительницей в Ярлсхофе; при третьем Суерта встала и открыла окно.
— Ну, кого это еще там принесло в такой неурочный час? — спросила она.
— Это я, — ответил Мордонт.
— А с чего ж это вы не вошли в дом? Ведь дверь-то на щеколде; в кухне под торфом тлеет огонь, а трут — возле, взяли бы да зажгли себе свечку сами.
— Все это прекрасно, — ответил Мордонт, — но я хочу знать, как себя чувствует отец.
— Да хозяин-то ничего, по-прежнему… Вас вот спрашивал, мейстер Мордонт, уж больно вы далеко разгуливаете да поздно домой возвращаетесь, молодой человек!
— Так, значит, его «черный час» прошел, Суерта?
— Да, прошел, — ответила домоправительница, — и батюшка ваш опять стал разумным и добрым, насколько это для бедного джентльмена возможно! Вчерашний день я даже два раза сама, первая, обратилась к нему, так сначала он ответил мне вежливо, ну прямо вот как вы сами, а второй раз велел не досаждать ему: ну, тут мне и взбрело на ум, что больно уж три — хорошее число, дай, думаю, заговорю с ним и в третий раз — на счастье, значит, — взяла да и заговорила, так он, правда, обозвал меня старой болтливой ведьмой, но вполне спокойно, прилично.
— Ну довольно, довольно, Суерта, — ответил Мордонт, — лучше встань и дай мне чего-нибудь поесть, а то я не очень-то сытно пообедал сегодня.
— Ну, значит, вы были у этих новых приезжих, в Стурборо. Ведь во всяком другом доме на наших островах вам подали бы самое что ни на есть лучшее из всего, что только имеется! А не привелось вам встретить по дороге Норну из Фитфул-Хэда? Она утром ушла в Стурборо, а к ночи воротилась.
— Возвратилась! Так она, значит, здесь? Но как могла она пройти больше трех лиг за такое короткое время?
— Ну, кто знает, каким способом она путешествует! Но только говорила она ранслару, что я сама собственными ушами слышала, что собиралась в Боро-Уестру повидаться там с Минной Тройл, да только в Стурборо — она, правда, говорила не в Стурборо, а в Харфре, ведь она иначе это место не называет — встретилось ей что-то такое, от чего она к нам обратно и повернула. Но идите-ка в дом, найдется уж вам чем сытно поужинать: кладовая-то у нас не пуста, да и не на замке, хоть хозяин мой и чужеземец и на чердаке у него, как говорит ранслар, не все ладно.
Мордонт обогнул дом и вошел в кухню, где Суерта вскоре подала ему обильный, хотя и простой ужин, который вполне вознаградил его за скудное гостеприимство в Стурборо.
На следующее утро чувство некоторой усталости заставило юношу позже обычного покинуть постель, и, таким образом, вопреки установившемуся порядку, он уже застал своего отца в помещении, служившем одновременно столовой, комнатой для занятий и вообще всем, чем угодно, кроме спальни и кухни. Сын приветствовал отца с молчаливой почтительностью, ожидая, чтобы тот заговорил первым.
— Тебя вчера не было дома, Мордонт? — спросил мистер Мертон. Мордонт отсутствовал больше недели, но он часто замечал, что отец его в периоды своих болезненных приступов не ощущал хода времени; поэтому на вопрос старшего Мертона он просто ответил утвердительно.
— И ты был, я полагаю, в Боро-Уестре? — продолжал отец.
— Да, сэр, — ответил Мордонт.
Мертон-старший на некоторое время погрузился в молчание и принялся шагать по комнате, охваченный такой мрачной задумчивостью, что, казалось, у него вот-вот снова начнется припадок черной меланхолии. Вдруг он повернулся к сыну и произнес вопросительным тоном:
— У Магнуса Тройла — две дочери; теперь это, должно быть, уже молодые девушки… и, говорят, красавицы?
— Да, сэр, таково всеобщее мнение, — ответил Мордонт, пораженный тем, что отец его интересуется представительницами пола, о котором всегда отзывался с крайним пренебрежением. Изумление юноши еще увеличилось, когда Мертон столь же неожиданно задал ему следующий вопрос:
— А которая, по-твоему, красивее?
— По-моему, сэр? — повторил Мордонт с некоторым удивлением, однако ничуть не смутившись. — Я, право, здесь не судья, я никогда не задумывался над тем, которая красивее. Они обе очень хорошенькие девушки.
— Ты избегаешь прямого ответа на мой вопрос, Мордонт, но если я желаю знать твое мнение в данном случае, быть может, у меня есть на то особые причины. Я не привык болтать попусту, а поэтому спрашиваю тебя снова: которая из дочерей Магнуса Тройла кажется тебе красивее?
— Право, сэр… — ответил Мордонт. — Да нет, вы просто шутите, когда спрашиваете меня о таких вещах.
— Знайте, молодой человек, — заявил ему Мертон, и в глазах его сверкнуло нетерпение, — что я никогда не шучу. Поэтому отвечайте на мой вопрос.
— Но, сэр, даю вам честное слово, — сказал Мордонт, — что никак не могу отдать предпочтение одной из этих молодых леди. Обе очень хорошенькие, но совершенно непохожи друг на друга. Минна — брюнетка и гораздо серьезнее сестры, но хотя она и серьезна, однако совсем не скучна и не угрюма.
— Гм, — произнес Мертон, — ты сам был воспитан в строгом духе, и эта Минна, я думаю, больше тебе по вкусу?
— Нет, сэр, я никак не могу сказать, что она нравится мне больше Бренды, которая резва, как ягненок весенним утром; правда, она меньше ростом, но так хорошо сложена, так изящно танцует…
— Что с ней приятно проводить время молодому человеку, у которого скучный дом и мрачный отец?
Никогда и ничем отец так не удивлял Мордонта, как упорством, с каким продолжал говорить на тему, столь чуждую его привычному образу мыслей и рассуждений; юноша снова ограничился ответом, что обе молодые леди достойны всяческого восхищения, но он никогда в своих мыслях не ставил одну ниже другой, так как это было бы просто несправедливо. Другие, быть может, и отдают предпочтение одной из девушек в зависимости от того, что кому нравится: серьезный характер или веселый, темные волосы или светлые, но если спросить его, то он лично считает, что если у одной из них и есть какие-то свои особые прелести, то им обязательно соответствует нечто столь же привлекательное в другой.
Возможно, что, несмотря на все равнодушие, с которым Мордонт отвечал отцу, тот все же не удовлетворился бы его объяснениями, но в эту минуту Суерта внесла завтрак, и юноша, хотя накануне ужинал достаточно поздно, принялся за еду с аппетитом, явно доказывавшим, что это занятие для него куда важнее, чем только что происшедший разговор, и ему нечего, по-видимому, прибавить к тому, что он уже сказал раньше. Отец прикрыл глаза рукой и долго пристально глядел на сына, занятого утренней трапезой. Ни в одном жесте юноши нельзя было подметить ни смущения, ни сознания того, что за ним наблюдают: все в нем было естественно, искренне, чистосердечно.
