Камерата с благодарностью посмотрел на своего переодетого друга, снял свои шапку и плащ, положил их под дерево и надел шапку другого пьяного, к которому в это время подкрался Олимпио.
Он решился на отчаянное предприятие. Закутанный в добытую одежду, он лег возле спящего и все больше и больше жался к нему, чтобы столкнуть его с плаща. Он уже несколько отодвинул его, но тот начал сильно ругаться и схватил за руку нарушителя своего спокойствия. Олимпио не пошевелился.
— А, Миша, — вскричал пьяный со смехом, — э, да что ты делаешь? Дай мне спать.
Олимпио с ворчанием повернулся и завладел при этом еще некоторой частью плаща. Пьяный снова растянулся, видя, что ничего не поделаешь с товарищем, и опять крепко заснул. Олимпио этого и добивался: он видел, что скоро достигнет своей цели. Время было однако дорого. Олимпио, правда, не понял слов пьяного, но хорошо запомнил имя его товарища.
Вскоре он снова начал свой маневр и на этот раз наконец достигнул желаемого успеха — сдвинул пьяного с плаща. Олимпио медленно и осторожно подобрал плащ и потихоньку отодвинулся от спящего. Последний не шевелился, и Олимпио, свернув плащ, тихо поднялся с земли и подошел к Камерата, который любовался дерзостью Олимпио. Он взял плащ и закутался в него; теперь они представляли превосходную копию с обоих спящих, так что безопасно могли войти в русский лагерь.
— Нам нужно пройти в лагерь до смены часового, который нас не окликнет, ибо видел, как прошли оба пьяных. Обратную дорогу мы уже потом найдем.
— Я охотно поцеловал бы тебя, , Олимпио! Если бы ты только знал, как меня забавляет эта ночь!
— Погоди радоваться, мы еще не в своей палатке. Только теперь начинаются настоящие трудности. Вперед! Не говори ни слова, что бы ни случилось! Представься бесчувственно пьяным, остальное предоставь мне.
— Не бойся! Я хорошо сделаю свое дело.
Оба переодетые, шатаясь, оставили опушку и пошли в лагерь по той же дороге, по которой раньше шли солдаты неприятеля. Они приблизились к часовому, который удивился их скорому возвращению, но не сказал ни слова и беспрепятственно пропустил.
Олимпио и Камерата вошли в русский лагерь, казавшийся совершенно вымершим. Они пошли по направлению той палатки, на которой развевалось знамя.
Рана Камерата, полученная им при вышеописанной разведке в русском лагере, была так незначительна, а производство его в офицеры послужило таким для нее целебным бальзамом, что уже через несколько дней он встал с постели.
Хуан так гордо расхаживал по лагерю, как будто хотел сказать: теперь я вправе быть между вами, хотя и моложе вас! Спросите-ка фельдмаршала, он скажет вам, что я отлично выдержал свое первое испытание!
Когда на другой день Олимпио шел к палатке Канробера на совещание, на котором он должен был доложить полученные им сведения о неприятельских планах, он увидел вдали офицера, вызвавшего в его памяти весьма странное воспоминание.
— Черт возьми, — проворчал он, — где я видел это бледное, гнусное, злое лицо? Э, да он удивительно похож на мнимого герцога. Но каким образом мог он попасть сюда, притом в офицерском мундире? Пустяки, Олимпио, это простое сходство, которое и вводит тебя в заблуждение!
И он не подошел к офицеру узнать его имя, а продолжал свой путь к палатке Канробера.
Эндемо узнал Олимпио, но не выдал себя ни движением, ни взглядом. Он надеялся, что военный мундир несколько изменил его наружность, хотя борода, осталась по-прежнему всклокоченной, щеки были бледны, глаза горели мрачным огнем.
Завистливым взглядом следил он за могучей фигурой Олимпио, встречаемого со всех сторон с величайшим почтением. Эндемо слышал о подвиге Олимпио и хорошо понимал, что как он сам, так и влияние его при дворе становилось с каждым днем слабее. Париж далеко, сообщения с ним почти нет, поэтому Эндемо не мог рассчитывать на новое приказание от Бачиоки к Канроберу, заменившему покойного С. Арно.
Однако Эндемо не оставил своих планов. Он принадлежал к тем людям, которые ничего не испугаются, лишь бы удовлетворить свою ненависть и жажду мщения.
— Ты не вернешься, — бормотал он, возвращаясь в свою палатку. — Недаром я приехал за тобой сюда! Я сам убью тебя и принесу это известие твоей Долорес! Пусть она знает, что никакая сила не может разлучить меня с ней; пусть она поймет, что с ее стороны будет благоразумнее отдаться мне! Я положил всю свою жизнь на это, и тебе ли, Олимпио, противиться мне! Я никого не пощажу, чтобы устранить тебя с моей дороги.
Приблизясь к своей палатке, Эндемо увидел перед ней своего слугу, давно знакомого нам англичанина с бульдогообразным лицом. Они оба вошли в палатку.
— Я только что видел дона Агуадо, — сказал мнимый герцог с мрачным видом.
— Он живет с маркизом, с волонтером и одним мальчиком; я знаю их палатку, — откликнулся Джон.
— В лагере говорят, что предстоит сражение. В суматохе должен умереть Олимпио.
— Дон Агуадо и маркиз оба умрут, ваша светлость, но в сражении едва ли представится случай…
— Он должен представиться!
— Мне кажется, что другое место удобней для этого.
— Но не в лагере! Никто не должен подозревать, от чьей руки они пали; во время же сражения можно устроить так, что подумают, будто они убиты неприятельскими пулями!
— Ваша светлость может это попробовать! Но если отряды будут разрознены? Никто не смеет оставить свой полк! У меня есть другой план!
— Говори, я выберу!
— Прошедшую ночь дон Агуадо и маркиз достигли русских форпостов…
— Знаю!
— Удача побудит их повторить это смелое предприятие. Я буду караулить их. Когда они выйдут из лагеря, мы пойдем за ними следом и найдем кустарник, из-за которого мы, как бы неприятели, будем в них стрелять! Их найдут и подумают, что они убиты русскими за свою смелую попытку!
Эндемо внимательно выслушал предложение своего слуги и задумался на минуту.
— Из засады, — ты прав, — спокойно прицеливаясь, мы избавимся от них обоих! Если мы не встретимся в битве или моя пуля даст промах, то я прибегну к твоему плану. Тогда, без сомнения, они будут в наших руках. Они не покинут этого полуострова, клянусь в том!
В то время как Эндемо вел этот разговор со своим слугой, в палатке Канробера, в которой находился также и английский полководец, рассуждали о необходимых операциях для будущей битвы. Генерал Агуадо сообщил им план русских и сказал, что знает горные проходы. Чтобы успешно отразить замышляемое русскими нападение, Олимпио просил отдать в его полное распоряжение находившиеся вблизи войска; просьба его была исполнена.
План союзников был следующим: так как русские выдвинули через оба боковых ущелья только незначительную часть войска, главные силы предполагая разместить на горе, то англичане и французы, заняв под начальством Агуадо среднее ущелье, должны были заманить этот русский отряд как можно дальше от гор. Тогда без сомнения удастся окружить его и истребить, если русские не оставят гор и не окажут помощи своему отряду. Этой минутой должны были воспользоваться англичане для быстрого нападения, а между тем Олимпио со своими войсками предстояло овладеть высотами или отрезать русским отступление. Во всяком случае он должен был отвлекать внимание на неприятеля, идущего через среднее ущелье.
