Русские льстили себя надеждой, что их резервы окажут существенную помощь, так как они произвели задержку; но вот неожиданно примчался Канробер со своим штабом с целью воодушевить свои уставшие от восьмичасового боя войска. Одновременно с ним на вновь прибывших русских бурно набросился Пелисье со своим дивизионом, а за ним следом и молодой генерал Мак-Магон, Фроссар и Боскет.
Это бурное нападение, казалось, должно было решить участь битвы, началось ужасное кровопролитие, и левое крыло русских было также разбито.
Держался еще только центр. Лейтенант Октавио указал на него Канроберу, который, поняв положение дел, закричал:
— Вперед, господа! — и первый ринулся в огонь; увидев своего полководца, войска восторженно приветствовали его.
Русские направили свой огонь на этот, до того времени казавшийся удобным для них, пункт. Опустошительно действовали ядра на неприятельские ряды; в одно мгновение вся свита Канробера была частью истреблена. частью же покинула его; только Октавио не отставал от своего рвавшегося вперед генерала.
Тогда русские направили свою кавалерию против французов; это была рискованная игра, ибо полки, против которых бросилась кавалерия, стояли еще крепко и встретили ее градом пуль. Однако некоторые эскадроны почти в одно мгновение достигли французских рядов. Русские узнали Канробера и с торжественным криком окружили его. Французы видели пленение своего вождя, но не могли противостоять натиску русских.
Октавио оценил опасность, в которой находился Канробер. С громким криком ринулся, он на неприятеля, несколько адъютантов последовало за ним. Октавио пробивался вперед и, выронив шпагу, схватил револьвер, между тем как адъютанты Канробера прикрывали его сзади, и, побуждаемые его примером, храбро сражались. Когда же Октавио истратил последний заряд, один из адъютантов вождя подал ему шпагу, и Октавио как лев ринулся на неприятеля.
Таким образом он спас своего полководца от неприятеля, поплатившегося смертью за свое преждевременное торжество. Мужество этого молодого человека удивило как соотечественников, так и неприятелей. Но Октавио не удовлетворился этим, вместе с Хуаном он с новой силой ринулся на врага.
Между тем войска Олимпио напали на неприятельский центр с фланга, и это движение решило участь битвы. Русские войска подались назад — Октавио и Хуан повели на них французов, которые с громкими криками «ура» бросились на ослабевшие неприятельские линии, так что при заходе солнца русская армия обратилась в бегство.
Победа была одержана — русские, преследуемые кавалерией союзников, скрылись за горой.
Олимпио встретил Октавио у подошвы горы и обнял покрытого потом и кровью героя, много содействовавшего победе. Сильно взволнованный, он крепко пожал руку и смелому Хуану, который сражался с мужеством взрослого. Последние лучи солнца озаряли картину свидания этих храбрых победителей.
Примчался Канробер с маркизом и со своим штабом.
— Я счастлив, что вижу вас невредимым, — сказал он генералу Агуадо, пожимая его руку; потом, спрыгнув с лошади, подошел к Октавио, также соскочившему с лошади.
Канробер снял с себя орден Почетного Легиона, приблизился к Октавио и надел на него.
— Не сопротивляйся, молодой герой, — сказал он с умилением. — Я обязан вам жизнью! Не я, а вы герой Инкермана!
Октавио бросился в объятия вождя, в глазах его блестели слезы гордости и радости. Потом он обнял Хуана, Олимпио и маркиза. Картина эта была величественная.
Хуана Канробер произвел в офицеры и, возвратившись к генералам и войскам, приказал отслужить благодарственный молебен.
В ту же ночь известие об одержанной победе было передано во Францию с отправившимся туда пароходом. День этот был самым великим для вновь произведенного генерала Октавио и его друзей.
Прежде чем расскажем о взятии Севастополя, которым закончилась кровопролитная Крымская война, прежде чем станем описывать разбойнические деяния Эндемо и его сотоварищей, мы должны возвратиться в Париж и посмотреть, что происходило в это время с Долорес.
В предыдущих главах мы описали начало грозившей ей интриги. Олимпио был совершенно спокоен относительно безопасности своей возлюбленной, так как оставил ее на попечении осторожного и верного Валентине Он знал, что этот испытанный слуга скорее готов сам погибнуть, чем оставить Долорес без защиты хотя бы на один час.
При других обстоятельствах он поручил бы ее испанской королеве, но теперь вся надежда его была на Валентине, надежда, основанная на вышеупомянутой преданности этого слуги.
До Парижа доходили только очень редкие и скудные известия из отдаленной армии. Переписка была почти невозможна, и сношения между удалившимися и оставшимися были совершенно прерваны. Правительство, конечно, получало все важнейшие известия, в том числе и о победе при Альме, которое было принято с величайшим восторгом.
Питали надежду на скорое возвращение прославившихся войск. Но это было не так легко, хотя тюильрийские известия беспрестанно говорили о подвигах союзников.
Долорес не получала никаких известий от Олимпио, и Валентино должен был употреблять все свое красноречие, чтобы утешать печальную сеньору.
— Если бы наш уважаемый дон видел вашу грусть, то бросил бы войско и поспешил сюда, — говорил Валентино часто. — Уповайте только на Пресвятую Деву! Наш дон Олимпио скоро возвратится, увенчанный лаврами, и ваше свидание будет бесподобно.
— О, как желала бы я прославить этот день, Валентино! Тогда мы больше не разлучимся! Вы совершенно правы, говоря, что моя грусть и сокрушение доказывают недостаток веры в милость Божию.
— Вы выплачете глаза, сеньора. Это совсем не хорошо! Что скажет на это наш благородный дон при своем возвращении!
— Слезы облегчают сердце женщины, Валентино. Когда я молюсь, думая о моем Олимпио, слезы невольно навертываются на глаза.
— А так как вы постоянно думаете о доне, то постоянно и плачете! Развейтесь же немного, сеньора Долорес; не прикажете ли подать экипаж?
— Нет, Валентино, здесь так хорошо, потому что все напоминает мне моего Олимпио! Вы также делаетесь веселее и довольнее, когда приходите ко мне, чем когда сидите один. Я очень хорошо заметила вчера пасмурное выражение вашего лица, когда нечаянно вошла к вам.
— Да, сеньора, только не сердитесь за это, я больше желал бы быть вместе с ним, чем сидеть здесь, в Париже; и не будь я вам нужен, никто не удержал бы меня здесь.
— Я от всей души жалею об этом, Валентино!
— О, нет — сеньоре необходима защита, и потому для меня лестно, что благородный дон возложил на меня эту обязанность… но…
