Дороти Даннет - Путь Никколо

Он словно бы размышлял вслух. Марианна часто позволяла Клаасу высказываться начистоту, а сейчас, даже раньше, чем она успела найти ответ, он уже подал идею:

— Есть, конечно, мейстер Удэнен. У него дочь как раз подходящего возраста.

Кровь прилила ей к лицу. Она сделала резкий вдох. В горле остался слабый привкус чернил, пергамента и кожи, и пота, и опилок. Опилок?

Вдова Шаретти покачала головой:

— Полагаю, этого довольно. Ты, разумеется, заслуживаешь порки, но тогда ты еще дольше не сможешь работать. Чуть позднее я скажу о том, какое наказание тебя ждет. А пока возвращайся в красильню, что бы там ни говорили городские власти. Шотландским джентльменом я займусь сама.

Шаги в коридоре послышались громче, и вот уже Асторре принялся барабанить в дверь кулаком.

Клаас заулыбался, и ей понадобилось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться в ответ. Еще один удар в дверь, и голос Асторре:

— Демуазель!

— Я все записал, — заторопился Клаас. — Насчет квасцов. Это в Фокее, и венецианцы надеялись сохранить все в тайне. Гильдии будет интересно. — Он извлек из кармана сложенный лист бумаги и выложил на стол, затем с улыбкой накрыл его другими листками, после чего, получив безмолвное дозволение, подошел к двери, распахнул ее и впустил Асторре, а сам с поклоном выскользнул наружу.

Дверь закрылась. На бумагу Марианна так и не взглянула. У наемника, как она и ожидала подмышками были два тяжелых ящика. На своих кривых ногах он пересек комнату и с трудом опустил их рядом с денежным сундуком. Вот почему ей приходилось каждый год брать с собой крепкого телохранителя — дабы было чем расплатиться за товар, купленный на фландрских галерах.

Асторре выпрямился, перевел дух. Двадцать лет беспрерывных сражений оставили следы в виде рваного шрама над, глазом и багрового обрубка, который хирургам удалось сохранить на месте левого уха. Но в остальном он оставался крепок, как двадцатилетний, и в бороде по-прежнему не было ни единого седого волоска.

— Ну что, вы сказали ему? — полюбопытствовал он.

— Нет, — покачала головой Марианна де Шаретти.

— Сам догадался? Вот уж никогда бы не подумал! — воскликнул капитан.

— Да, он очень вырос за этот год, — подтвердила вдова.

— Слишком? — расхохотался Асторре.

Он сплюнул прямо на пол, посыпанный свежим тростником. Среди капитанов наемников были те, кто питал придворные амбиции, и те, чьи устремления не заходили так далеко. Должно быть, из-за маленького роста Асторре всегда держал себя нарочито грубо и воинственно. Он был неглупым человеком и опытным воякой, но даже при Корнелисе Марианна всегда с легкостью управлялась с ним сама.

— Да, он повзрослел, но мне не нужны проблемы с Клаасом, пока галеры стоят в порту. Потом я скажу ему.

— Как угодно.

Асторре ничуть не обеспокоился. Он вышел, чтобы принести остальные ящики, и она проводила его взглядом. Скорее всего, подумалось ей, Клаас уже догадался, как она намерена с ним поступить, а если и нет, то вскорости все разнюхает в других красильнях, на кухнях и в конторах, куда передает бесчисленные послания и где его всегда с радостью привечают.

Он все разнюхает, но не сделает ничего, пока она не объявит прилюдно. В этом Марианна де Шаретти могла быть уверена, как ни в чем другом. Она подумала о том, как Клаас защищал Юлиуса, а Юлиус защищал Клааса, и невольно почувствовала легкий укол ревности.

— Я буду держаться подальше от милорда Саймона, — обещал Клаас. Марианна де Шаретти проследила за этим лично. Она поместила его под домашний арест и точно так же обошлась со своим непокорным сыном Феликсом. К несчастью, ей и в голову не пришло задержать капитана наемников Асторре, которого она ошибочно считала взрослым и разумным человеком. Когда пару дней спустя торговые галеры из Венеции, наконец, вошли в порт, главе дома Шаретти казалось, будто она держит все нити в своих руках, и ничто не может отвлечь ее от дела, И поначалу она не ошибалась.

Пятьдесят тысяч обитателей Брюгге целиком заполонили пространство в несколько миль вокруг гавани в Слёйсе, где бросили якорь две изящных венецианских галеры.

Это было восхитительное зрелище, повторявшееся каждый год. Солнечные лучи пронизывали паруса и шелковые стяги, отражались в лопастях весел всякий раз, когда они поднимались из воды, подобно двум рядам гребней. На флагмане начиналась музыка: сперва барабаны и флейты принимались стучать и насвистывать, а затем вступали трубачи, расположившиеся на носу. И там же, под широким пологом с колышущейся бахромой, можно было разглядеть, всякий год разный, расшитый золотом вымпел капитана.

Даже с такого расстояния доносились запахи корицы и гвоздики, ладана и меда, лакрицы и мускатного ореха, цедры и мирриса, и розовой воды из Персии в бесчисленных кувшинах и бочонках. Казалось, даже видны сверкающие груды сапфиров и изумрудов, тончайшие шелка, прошитые золотыми нитями, страусовые перья и слоновьи бивни, камедь и имбирь, и коралловые пуговицы, в которых, возможно, уже на будущей неделе будет красоваться mynheere Госвин, почетный глава Ганзы.

Конечно, это был лишь обман чувств, подобный тем, что устраивали во время Карнавала герцогские жонглеры; не случайно галеры всегда опускали паруса и входили в гавань при ярком солнце, с тщательно надраенной палубой и гребцами, переодетыми в парадные ливреи, в то время как капитаны наряжались в эти странные жесткие одеяния по безумной венецианской моде, начесывали и подстригали бороды, а порой усаживали на плечо ручных мартышек.

Несложный обман. Фландрские галеры никогда не проводили ночь в открытом море, в отличие от больших парусников, которым не так просто было привести себя в порядок, прежде чем войти в порт. Фландрские галеры каждую ночь заходили в гавань, на всем своем высокооплачиваемом пути из Венеции, пролегавшем по Адриатике, через Корфу и Отранто, с заходом на Сицилию, вокруг каблука Италии, до самого Неаполя; после чего они устремлялись через западный пролив к Майорке, к берегам Северной Африки, и дальше, вокруг Испании и Португалии, избавляясь по пути от небольших, но доходных грузов, в которых не нуждался Брюгге, и принимая на борт оливковое масло, апельсиновую цедру, надушенную кожу, посуду, попугаев и сахарные головы.

Но, разумеется, ничего грубого, недостойного или слишком объемистого. Галеры республики Фландрии были жемчужинами венецианского флота, созданными специально для того, чтобы в открытом море уйти от любых пиратов. И перевозили они лишь предметы роскоши.

Они приходили каждый год. И каждый год по пути разделялись: две галеры в Брюгге, и одна — в Лондон, или в Саутгемптон, если вдруг в этот год лондонцы не слишком привечали чужеземных торговцев. Поговаривали, что общая сумма фрахта трех фландрских галер составляла четверть миллиона золотых дукатов. О, да, вот сколько денег было в мире! Так говорили, и взгляните, вот доказательство: сам дож со своими присными в Венеции выделял двадцать фунтов в год, чтобы подкупить таможенников в Брюгге, дабы те пониже оценили стоимость груза. Это правда, истинная, правда. Вдова одного из них рассказывала об этом. А еще в десять раз больше они тратят на взятки самому герцогу Филиппу.