Донья Гермина хлопнула в ладоши. В комнату вошла карлица-служанка. Ее тщедушное тело было облачено в коричневое платье из грубой шерсти, большая голова скрыта под рогатым чепцом. Она протянула дону Рамону перо и пергамент. Руки его были заняты младенцем; ему пришлось передать его донье Гермине. Он взял лист и прочел то, что было там написано:
«Сегодня, в день праздника святого Иоанна, сеньора Тринита Орландо по приказу Дона Карлоса передала находившегося на ее попечении ребенка мужского пола, в добром здравии, подателю сего письма, в чем тот по своему доброму согласию и подписуется».
Донья Гермина была предусмотрительна. Дон Рамон без колебаний взял перо и подписал: «Рамон Гонсалес де Кальсада».
Донья Гермина развернула пеленки тихо попискивавшего младенца. Она заставила дона Рамона убедиться, что речь шла именно о мальчике, и вручила ему ребенка, оставив у себя приказ «Дона Карлоса» и расписку.
Теперь дон Рамон торопился покинуть монастырь. Укрыв плащом драгоценную ношу, он откланялся и поспешил выйти из комната.
Привратница, по-прежнему потупив взор, проводила его до ворот. Дон Рамон не привык садиться на коня, держа в руках младенца. Однако после некоторых усилий ему это удалось. Выехав на узкую улочку, забитую телегами, мулами и разносчиками, всадник привычным маневром расчистил себе путь и помчался вперед.
Как и все люди, которым довелось много страдать, Зефирина, прибыв в гостиницу Сан-Симеон, приготовилась к худшему. Ее встретили радостные возгласы Коризанды, восторги Ла Дусера и любезное сюсюканье мадемуазель Плюш. Эмилия и Пикколо подтвердили: ночь в гостинице прошла спокойно, сигналов тревоги не поступало. Венецианец из лавки оружейника на Пласа Майор не подавал признаков жизни.
Зефирина умирала с голоду. Она заказала обильную трапезу для себя и Гро Леона; Эмилия тут же помчалась покупать еду у бродячих торговцев. Насытившись, Зефирина приказала нагреть ей воды.
Удивленная такой просьбой, жена трактирщика робко спросила ее:
– А что сеньора француженка хочет с ней делать?
– Ее высочество хочет вымыться, голубушка! – надменным тоном ответила мадемуазель Плюш.
Подавленная столь шикарными замашками этих иностранцев, прибывших из-за Пиренеев, сеньора Каталина тут же послала трех служанок за водой.
Стянув на макушке свои роскошные, цвета темного золота волосы, Зефирина сладострастно погрузилась в лохань с водой, прихватив с собой Коризанду. Под бдительным оком Гро Леона, усевшегося на шкаф переваривать обед, она играла с малышкой, мыла ее и целовала пухленькое тельце. Эмилия поливала спину своей госпожи.
В комнату вошла мадемуазель Плюш: она была обеспокоена гораздо больше, чем обычно.
– Словно Меркурий, который, как известно, покровительствует путешественникам, некий дворянин явился в гостиницу; он желает поговорить с вами, сударыня, и ждет вас в нижней зале.
Зефирина улыбнулась, услышав цветистую речь Плюш.
– Наверное, это от Мортимера! Вы знаете, что он сейчас в Мадриде, моя добрая Плюш?
– Мор… тимер, – прошепелявила Плюш.
– Да, наш друг милорд Монтроз.
– Ах!.. Нет, моя маленькая Зефирина, это, скорее, тот приятный мужчина, который был вместе с идальго… наконец… он говорит, что его зовут дон Рамон и он принес вам… какой-то ценный предмет!
Зефирина быстро встала, прикрывая свою восхитительную наготу от взора служанок.
«Силы небесные! Она хорошеет день ото дня. В таком возрасте – и уже вдова, какое несчастье, что монсеньор исчез!» – думала Плюш, принимая из рук матери Коризанду.
Эмилия помогла своей госпоже вытереться и быстро одеться; на рубашку было накинуто простое платье с рукавами-пуфами, дважды перехваченными по длине. Затем она заплела волосы госпожи в толстую косу и обернула ее вокруг головы.
Одевшись, Зефирина спустилась в общий зал гостиницы, в этот час пустовавший.
– Вы хотели поговорить со мной, мессир?
Не скрывая восхищения, испытанного им при виде княгини Фарнелло, высокий дон Рамон согнулся в низком поклоне.
– Да, сударыня, – он понизил голос, – я прибыл от имени его величества.
Зефирина заметила, что поверенный Карла V прячет под плащом какой-то сверток.
«Что это может быть?» – думала она, любезно приглашая его сесть на стул и сама усаживаясь напротив.
– Слушаю вас, сеньор.
Ей показалось, что предмет под плащом зашевелился. Но, возможно, ей это только показалось.
– Сударыня, его величество направил меня к вам с двумя поручениями, и я не знаю, с какого мне следует начать.
– С самого неприятного! – усмехнулась Зефирина.
Не говоря ни слова, дон Рамон протянул ей пергамент. Зефирина сломала печать и ознакомилась с «милостивым» повелением императора. Удивленная, она дважды перечитала послание и вопросительно посмотрела на королевского посланца.
– И это после клятвы в верности! Карл V возвращает мне земли, титулы и права, мне и моим детям… или, вернее, моей дочери и мне, потому, что сын мой был у меня украден, – прошептала она, кусая губы.
Ее зеленые глаза пристально смотрели на дона Рамона.
– Это еще не все, сударыня, – поспешил сказать дворянин. – По приказу императора все сбиры города отправлены на розыски вашего сына…
Побледнев, Зефирина встала.
– Луиджи… – едва слышно произнесла она.
– Да, сударыня, все говорит за то, что ребенок по-прежнему находится в Мадриде… Император же… вот он!
Дон Рамон распахнул свой плащ и протянул младенца Зефирине. Она даже не вскрикнула. Кровь отхлынула от ее и без того бледного лица. Боясь, что она сейчас упадет в обморок, дон Рамон подскочил к ней. В дверном проеме появились Эмилия и мадемуазель Плюш.
– Силы небесные, наш маленький князь! – воскликнула Плюш.
– Ох, дьявол, наконец-то наш хозяин! – весело воскликнул Ла Дусер.
Устроившись на перилах лестницы второго этажа, Гро Леон наблюдал всю сцену, но впервые ничего не говорил.
Словно безжизненная кукла, Зефирина взяла на руки завернутого в белую шаль младенца, протянутого ей доном Рамоном. Движением, общим для всех матерей, она склонилась к ребенку. Малыш жалобно всхлипнул. Он открыл глаза и тотчас же снова закрыл. Его головенка на слабой шейке скатилась набок. Зефирина лихорадочно распушила жидкие волосенки в поисках данного мальчику от рождения знака: Кровавой Розы.
Но за ухом у младенца и справа и слева, равно как и на затылке и на тощей цыплячьей шейке малыша было чисто.
Наконец, из груди Зефирины вырвался вопль, но это был не крик радости, а грозное рычание раненой львицы.
– Это не мой ребенок! Это не Луиджи! Ваша комедия вполне достойна вашего негодяя-хозяина! И вы еще хотели заслужить мою признательность! Кто этот ребенок?
