— И Лорине, и вас, — сухо добавил Шовелен. — Не спешите с нелепыми обвинениями, вы этим ничего не выиграете. Есть сейчас кто-нибудь в башне?
— И Кошфер, и все остальные там и стараются придумать, как скрыть свою измену. Кошфер чует, что дело плохо и что ему придется отвечать, а прочие опоздали на несколько часов. Все они виноваты и знают это. Что касается Батца, — с бешенством заговорил Эрон, — так к полуночи он будет в моих руках. Я стану его пытать. Трибунал даст мне на это полномочие. Здесь, внизу, есть темная камера, и мои молодцы знают, как сделать жизнь невыносимой!
Резко остановив этот бешеный поток красноречия, Шовелен вышел из комнаты.
Сен-Жюсту пришло в голову, что теперь можно воспользоваться внезапно наступившей апатией Эрона и бежать, и, забыв, что у него не было больше паспорта, без которого он не мог никуда явиться, он смело направился к двери. Эрон не обратил на него никакого внимания. Пройдя переднюю, Арман отворил наружную дверь, но тотчас увидел перед собой скрещенные штыки и понял, что теперь он в самом строгом плену. Со вздохом разочарования вернулся он к камину. Эрон даже с места не тронулся.
Через несколько минут в комнату вошел Шовелен.
— Можете, если хотите, арестовать де Батца, — сказал он, закрывая за собой дверь, — но в исчезновении дофина он неповинен. — Дрожащими руками он разгладил смятый клочок бумаги, который держал в руке, и с проклятием швырнул на стол перед главным агентом. — Все это смастерил проклятый англичанин, — сказал он несколько спокойнее, — я сразу догадался об этом. Поставьте на ноги всех ваших ищеек, гражданин, пусть его непременно выследят.
Эрон тщетно пытался разобрать написанное на клочке бумаги. Он был совсем подавлен разразившейся над ним катастрофой, зная, что за исчезновение ребенка ему предстояло заплатить собственной жизнью.
Что касается Сен-Жюста, то, несмотря на тревогу о судьбе Жанны, он не мог не почувствовать гордости при мысли об успехе Блейкни, и это отразилось на его лице.
Шовелен, заметив это, насмешливо улыбнулся и проговорил:
— У вас теперь руки полны дел, гражданин Эрон, и я не стану беспокоить вас добровольным признанием, которое этот молодой человек намеревался вам сделать. Скажу только, что это — приверженец Рыцаря Алого Первоцвета, пользовавшийся, кажется, большим доверием. Но теперь слишком поздно для разбора дела и ареста. Он лишен возможности покинуть Париж, но пусть ваши люди не теряют его из виду. На сегодня я отпустил бы его домой.
Эрон промычал что-то невнятное, а Сен-Жюст не мог прийти в себя от изумления. Неужели он свободен, хотя бы за ним и будут следить ищейки Эрона? Однако его самолюбие сильно страдало от мысли, что его личности придавали так мало значения. Кроме того, как оставить Жанну в Тампле?
— Спокойной ночи, гражданин, — обратился между тем к нему Шовелен. — Вы, вероятно, будете рады вернуться домой? Как видите, главный агент Комитета очень занят и не может сейчас принять в жертву вашу жизнь, которую вы собирались так великодушно предложить ему.
— Я не понимаю вас, гражданин, — холодно возразил Арман, — и мне не надо вашей снисходительности. Вы арестовали невиновную женщину, обвиняя ее в том, что она укрывала меня, и я пришел отдать себя в руки правосудия, чтобы она могла снова получить свободу.
— Но теперь не до этого, гражданин, — вежливо заметил Шовелен, — и дама, судьбой которой вы так горячо интересуетесь, вероятно, уже спит. До утра ей не удастся найти приют, а погода крайне неблагоприятна. Если вы отдаете себя в наше полное распоряжение, то завтра рано утром мадемуазель Ланж будет освобождена. Я думаю, мы можем это обещать, гражданин Эрон?
Последний, все еще не пришел в себя, поэтому смог только пробормотать несколько невнятных слов, заикаясь, как пьяный.
— Вы серьезно обещаете это, гражданин Шовелен? — спросил Арман.
— Даю вам мое слово, если вы принимаете его.
— Нет, это не годится. Дайте мне безусловный пропуск, тогда я вам поверю. Я знаю, что мой арест для вас важнее ареста мадемуазель Ланж, и воспользуюсь этим пропуском для себя или для кого-нибудь из моих друзей, если вы не сдержите слова по отношению к мадемуазель Ланж.
— Справедливо! — со странной усмешкой произнес Шовелен. — Вы правы: вы для нас имеете больше значения, нежели очаровательная дама, которая, надеюсь, еще много лет будет восхищать Париж своим талантом и изяществом. Все будет зависеть от вас. Вот вам безусловный пропуск, — прибавил он, порывшись на столе Эрона. — Комитет редко выдает такие.
Внимательно прочитав бумагу, Арман спрятал ее во внутренний карман и спросил:
— Когда я получу известие о мадемуазель Ланж?
— В течение завтрашнего дня. Я сам явлюсь к вам за получением этого драгоценного документа, а до тех пор вы будете в полном моем распоряжении, не так ли?
— Я все исполню. Живу я…
— О, не беспокойтесь, — с вежливым поклоном прервал его Шовелен, — мы сами вас найдем.
Эрон, не принимавший участия в этих переговорах, по-прежнему неподвижно сидел у стола. Шовелен проводил Сен-Жюста до первой линии часовых, где дружелюбно простился с ним, причем сказал на прощание:
— Вы увидите, что этот пропуск отворит перед вами любую дверь. Спокойной ночи, гражданин!
— Спокойной ночи!
— Ну, теперь мы с тобой померяемся, — сквозь зубы пробормотал Шовелен, когда шаги Сен-Жюста смолкли вдали. — Посмотрим, чья возьмет, мой таинственный Рыцарь Алого Первоцвета!
Ночь была на редкость темная, и дождь лил как из ведра. Завернувшись в парусину, Эндрю Фоуке приютился под угольной повозкой, но и там промок почти насквозь. К его большому огорчению, ему не удалось достать крытую повозку, и продолжительное ожидание на открытом воздухе под дождем и в совершенной темноте не могло назваться приятным. Но на эти неудобства Эндрю не обращал внимания, хотя в своем великолепном доме в Суффолке был окружен всевозможным комфортом и роскошью. Ему было только неприятно, что он не мог определить время. На пристани сегодня рано прекратили работу из-за наступившей темноты; около часа прошло, пока рабочие разошлись, а затем наступила полная тишина, и это время показалось Эндрю вечностью. В исходе задуманного Блейкни предприятия он ни минуты не сомневался, так как, в противоположность Сен-Жюсту, имел полнейшее доверие к своему предводителю. Уже четыре года он был неизменным участником всех его отважных похождений, и во все это время мысль о возможности неудачи ни разу не закралась в его душу. Теперь он тревожился за самого Блейкни, которого с радостью избавил бы от физической усталости и нервного напряжения, если бы это было в его власти.
