Взорвалась следующая шутиха. Передняя лошадь, вся в мыле, замотала головой, сбивая на сторону свой рог, одним резким движением высвободилась из уздечки и развернулась. Сбруя забренчала, заскрежетали колеса, грум, выпустив из рук повод, с криком забежал вперед — и лошади, прижатые к перилам, остановились, перепутав постромки. Колесница дернулась, врезалась в платформу, стоящую впереди, раскололась надвое и застряла поперек моста. Четверо перепуганных детишек попадали на дно, а король, тоже поверженный, прижимал к себе ангела, спустившегося с небес.
Слоны, все три пары, замедлили шаг. Человек в восточном костюме что-то резко скомандовал вожаку. Случилась короткая заминка — и в это самое мгновение, не замеченный толпою, на мост въехал гипсовый кит на своих неслышных колесах. Белая морда его внушала ужас; он стремительно скользнул к замыкающей паре слонов, чьи глаза побелели, а широкие бока собрались в складки, и тут раскрыл челюсти и выплюнул жалобно кричащего, окровавленного и слепого барашка, того самого, которому удалось удрать. Как бумажный шарик, пущенный в чащу серых каменных колонн, он заметался, обезумевший, среди могучих животных — те подняли крик и подались вперед.
Перед ними лежала только одна дорога — на мост. Мужчина, женщина и дети в застрявшей повозке, толпа зрителей, все участники процессии, остановленной на подходе к мосту, глядели, объятые страхом, на то, как идут слоны. Человек в тюрбане побежал, но огромные животные тоже набрали скорость. Еще, наверное, ярдов десять дороги, по обеим сторонам которой стояла густая толпа, оставалось вожаку до моста, когда главный смотритель догнал его и зацепил железным крюком.
С таким же успехом это могла быть мухобойка. Слон с чудовищным топотом пробежал мимо, раскачиваясь всем телом; раздался громкий треск: зверь наступил задней ногой на голову кита и превратил ее в пыль. Смотритель отбросил стрекало и, ухватившись за подбрюшник, попытался вскочить слону на спину, но только ободрал себе руки: вожак сбросил его, не дав времени закрепиться.
Застрявшая на мосту колесница раскачивалась и скрипела — лошади, обезумев, крушили перила. Мерно топоча, три пары слонов уже почти вступили на мост. Вожак бежал впереди: глаза его побелели, клыки сверкали на солнце; из раскачивающихся на спине сосудов выплескивалось кипящее масло.
На арке, воздвигнутой у въезда на мост, наметилось какое-то движение. Пухленький, проворный, в развевающейся черной мантии, легкий, как кленовый листок, человек соскочил со щипца и закрепился у слона на спине, прямо меж наклонившихся сосудов, из которых вытекала кипящая жидкость. Затем, схватившись за упряжь одной рукою, он вонзил шпору и нож в правый бок вожака.
Слон поднял упругий, влажный хобот, затрубил и встал поперек дороги, как бревно, затертое в водовороте. Бегущее стадо наскочило на него со всего размаху. Какое-то мгновение, неистово трубя, слоны еще рвались на мост, но человек, оседлавший вожака, с громким криком вновь вонзил нож и шпору; подоспевший смотритель залопотал что-то на своем тарабарском языке. Обезумевший, ослепший от ярости и страха, обваренный кипящим маслом, слон осел, как подкопанная крепость, и повернул к реке.
Тади Бой Баллах, грязный, покрытый волдырями, пахнущий, как мускусная крыса в период случки, соскользнул со спины слона, когда тот достиг глубины. Тут подоспел человек в тюрбане, тот самый, у которого одна бровь из-за шрама казалась выше другой, и, верткий, как угорь, оказался на мощном крупе за секунду до погружения. Слон окунулся, а смотритель, привычным жестом схватившись за сбрую, встал во весь рост и приготовился плыть. За вожаком последовали и остальные: они тяжело водили боками, выпускали воду из хоботов — в маленьких блестящих глазках панический страх уступил место веселому озорству; зато отчаянно переполошились русалки, речные чудища, люди на малых суденышках и сам Нептун, владыка морей.
Какое-то время Тади Бой наблюдал за слонами; затем, весь пропитанный речной водою и благовониями, повернулся и с некоторым трудом зашлепал по мелководью.
Не успел он еще выбраться из воды, как его окружили, хлопая по спине, приветствуя, поздравляя, — и с дороги к герою дня устремлялись все новые и новые гонцы. Его поспешно увлекли прочь от берега, туда, где ждал могучий седобородый всадник лет пятидесяти, положив церемониальный меч на луку седла. Всадник склонился:
— Вы, сударь!
Вставшая было процессия судорожно, толчками трогалась в путь: обломки колесницы убрали, и перепуганные участники представления тоже куда-то исчезли. Тади Бой сильно побледнел, но голос его звучал весело и звонко:
— Слуга покорный вашей милости.
— Его величество король соизволил заметить проявленную вами отвагу. Он желает отблагодарить вас.
— Не стоит благодарности, — скромно отозвался Тади Бой. — Все случилось так внезапно — я даже и подумать-то как следует не успел, сделал первое, что пришло в голову.
На дороге показалась королевская свита. Коннетабль Монморанси съехал на обочину, и Тади Бой последовал за ним.
— Его величество в награду за смелость соизволяет оказать вам великую честь. Мне поручено узнать ваше имя и звание и пригласить вас сегодня вечером в Сент-Уэн на ужин к королю и его друзьям.
— Ах Боже ты мой, как это любезно с его стороны, — изрек Тади Бой. — Просто стыдно было бы отказываться, да вот только сам же король и повелел мне покинуть город сегодня ночью. Тади Бой Баллах мое имя; я секретарь О'Лайам-Роу, принца Барроу, и получаю от него жалованье; а хозяина моего намедни подвел его длинный язык.
Все замолчали. Коннетабль прочистил горло и сказал наконец:
— Полагаю, что ваш отъезд можно отложить — во всяком случае, на этот день. Вам сообщат. И еще пришлют новую одежду взамен той, что вы испортили.
— О, dhia, щедрость струится рекою из самых глубин королевского сердца, — проговорил Тади Бой. — И любовь, и прощение. И тут сэр Гавэн заплакал, и король Артур заплакал, и оба лишились чувств. Мэлори 20) как раз это и имел в виду.
— Я не вправе, — сказал первый рыцарь христианского мира, маршал и великий магистр, коннетабль Франции, кавалер Королевского ордена и ордена Подвязки, первый советник государства и губернатор Лангедока, — приглашать принца Барроу.
— Ну не вправе так не вправе, и очень хорошо, — хладнокровно заметил Тади Бой, — потому что его теперь к королю и на слоне не затащишь.
Королевская свита почти уже промчалась — подъезжали швейцарские гвардейцы. Монморанси удобней устроился в седле и натянул поводья. Маленькие глазки, поблескивающие над коротким широким носом и жесткой, неухоженной бородой, так и сверлили оллава.
