монастырь, но бунтовала, в возрасте 17 лет была исключена и вышла замуж за человека, который разделял ее близость к местной культуре. Помимо кечуа, Асурдуй выучила другой основной язык коренных народов Боливии – аймара. На церемонии награждения ее восхваляли за «героические поступки, совершенно не свойственные женщинам». Стоит отметить, что в те же годы олицетворением боевого духа стали именно женщины, мученицы и патриотки Кочабамбы – боливийского города, где многие героически погибли, но не сдались испанцам. Всякий раз, когда в бою требовалось особое мужество, офицеры-патриоты подзадоривали своих солдат знаменитым вызовом: «Здесь ли женщины Кочабамбы?»
В том же 1816 году, когда Хуана Асурдуй захватила флаг, в Боготе была повешена Поликарпа Салавариета. Ее поймали за передачей посланий – именно этим обычно занимались женщины-патриотки, как и доставкой припасов, ведением хозяйства, работой на полях и уходом за животными в отсутствие мужчин. И Салавариета, и мексиканка Мария Хертрудис Боканегра де Ласо де ла Вега стали мученицами-патриотками, несмотря на испанское происхождение – родители обеих были пенинсуларами. Сына и мужа Хертрудис Боканегры казнили как патриотов у нее на глазах, а после, как и Поликарпу, ее саму поймали с посланием и казнили. Как и Поликарпа, она выступала за патриотизм до самой смерти.
Войны за независимость породили множество героических историй, которыми вдохновлялись будущие поколения. Но многие лидеры патриотов быстро разочаровались. Сам Боливар пришел к выводу, что демократия не будет работать на освобожденных им землях, и все больше склонялся к авторитаризму. Перед смертью он сетовал, что «вспахал море» и ничего не добился.
Однако странно было бы измерять независимость меркой немедленных изменений. Создание нации, консолидация гражданских норм и институтов управления – долгая и медленная работа, и эта работа в Латинской Америке осложнялась расхождением во мнениях и исторически сложившейся взаимной враждой. Каким-то образом эксплуататоры и эксплуатируемые должны были патриотически пожать друг другу руки и начать все заново. «Рожденные в лоне одной матери, но разные по крови и происхождению наши отцы – иностранцы, люди с разным цветом кожи» [32], – говорил Боливар в Ангостуре, выступая перед Конгрессом, собравшимся для написания конституции Республики Венесуэла. Он был непреклонен, требуя считать венесуэльцев всех цветов кожи равными гражданами нации: «Если бы равенство уже не было догмой в Афинах, во Франции и в Америке, мы должны были бы изобрести его, чтобы покончить с существующими у нас различиями. Я считаю, Законодатели, что исключительным и основным принципом нашей системы должно быть равенство, установленное и осуществляемое в Венесуэле».
«Должно». Чтобы завоевать независимость, патриотическое движение энергично размахивало знаменем народного суверенитета. Разыгрывая карту нативизма, освобождая рабов и массово мобилизуя индейцев, метисов и чернокожих, креольские лидеры от Мексики до Аргентины, по сути, взяли на себя обязательство включить американцев всех разновидностей в будущие республики как равноправных граждан. Им пришлось управлять от имени «народа»: бразильского, чилийского, колумбийского. После поражения иностранцев из Португалии и Испании стало гораздо труднее продавать идею общей политической цели, объединяющей всех бразильцев, чилийцев или колумбийцев, будь то могущественные владельцы плантаций или нуждающиеся крестьяне. В отличие от США, новые латиноамериканские страны определили, что «народ» хотя бы теоретически включает в себя большие группы населения коренного и африканского происхождения. Однако на практике равные гражданские права десятилетиями оставались пустым обещанием. Обещанием, которое невозможно было скрыть или забыть. По крайней мере, в политическом отношении народный суверенитет и расовая инклюзивность стали основополагающими принципами всех новых политических систем Латинской Америки, важным прецедентом в мире, который по большей части все еще оставался миром королевств и империй.
Однако по-настоящему инклюзивные страны не могли появиться в Латинской Америке до ХХ века. За это время объединяющий клич «Американос» потерял актуальность, поскольку Испанская Америка распалась на дюжину национальных частей. Одно только вице-королевство Рио-де-ла-Плата дало начало четырем независимым странам: Боливии, Уругваю, Парагваю и Аргентине. Этим новым странам потребуются годы, чтобы обрести легитимность не только на бумаге. Несмотря на достижение независимости, борьба за деколонизацию Латинской Америки только начиналась.
После обретения Латинской Америкой независимости туда устремились иностранцы, прежде всего – североамериканцы, англичане и французы. Загадочные империи, которые Испания и Португалия веками держали закрытыми для посторонних, вызывали огромное любопытство. Многие путешественники преследовали деловой интерес: добыча полезных ископаемых, торговля, финансы. Другие были протестантскими миссионерами или натуралистами, стремящимися собрать новые образцы, классифицировать их и дать названия. В надежде на расширение торговли Англия и США быстро признали новые страны Латинской Америки и направили туда дипломатические миссии. Кое-кто приезжал ради острых ощущений, главным образом – чтобы написать о них книгу. Среди этих первых европейских писателей-путешественников, исследовавших Латинскую Америку, был Александр фон Гумбольдт. Посетив последовательно Кубу, Венесуэлу, Колумбию, Эквадор, Перу и Мексику, ученый систематизировал тщательно собранную информацию в целой серии книг. Подобные истории о путешествиях, зачастую созданные по материалам собственных путевых дневников, сформировали важную нишу популярной литературы XIX века, а главное, отразили и сформировали отношение к Латинской Америке в англоязычном мире.
Базальтовые призмы в Мексике. Александр Гумбольдт, 1813
Люди из США и Великобритании видели Латинскую Америку пышной экзотической страной возможностей, прежде всего – возможностей коммерческих. В первые годы независимости путешественники сообщали о 60 британских торговых домах в Рио, 20 в Лиме, 34 в Мехико и Веракрусе и так далее. В 1833 году Бразилия была третьим по величине зарубежным рынком Великобритании. Между тем англичан в Рио превосходили числом французские торговцы, учителя и ремесленники, и именно они задавали тон в фешенебельных районах города. Подобное нашествие можно было наблюдать в крупных портах по всей Латинской Америке. Путешественница Мария Грэм писала в своем «Дневнике о пребывании в Чили в 1822 году»:
«Каждая улица пестрит вывесками английских портных, сапожников, шорников и трактирщиков, а преобладание на главных улицах английского языка над любым другим заставляет Вальпараисо казаться прибрежным городом в Британии».
Торговцы-янки посещали порты Латинской Америки так же часто. Однако в целом, как мы увидим дальше, первые деловые начинания скорее разочаровывали.
Потерянные инвестиции, невыплаченные кредиты и разбитые надежды, не говоря уже о постоянном бандитизме в глуши, усугубляли пренебрежительное и высокомерное отношение, которое многие путешественники и без того везли с собой. В «Дневнике экспедиции: 1400 миль вверх по Ориноко, 300 миль вверх по Арауке» (1822) британский путешественник упоминает «толпу развращенных, глупых, нищих и нечестных существ, скованных невежеством, движимых суевериями и самым мрачным фанатизмом». И подобное отношение было типичным. «Это самое мерзкое место, которое я когда-либо видел, – писал британский дипломат о
