И тут вдруг высокий и самый крупный из скопцов, Савва Ржанухин, встал во весь рост, расправил плечи и, сорвав с головы шапку, бросил ее под ноги. Все оставшиеся в живых сектанты тут же последовали его примеру. Мужчины, женщины, дети и даже раненые, кто смог встать на ноги, не страшась свистевших пуль, образовали круговерть, пришли в движение. Скопцы ходили по кругу, подскакивая и выкрикивая: «Ой, дух! Ой, Бог! Царь Бог! Царь дух!»
– Чего это они? – спросил Маркел у раненого скопца. – Спятили что ль со страху?
– Эдак помирать они хотят, в радении, – пояснил тот, смахивая слезы. – А я вота… – и он пополз к собратьям по вере, цепляясь пальцами за землю, волоча за собою перебитые ноги и подпевая: – Ой, дух! Ой, Бог! Царь Бог! Царь дух!..
Несколько скопцов упали, срезанные бандитскими пулями. Огромная волна классовой ненависти захлестнула Маркела в ту же минуту. Он достал из-за пояса гранату и отведя руку, с силою метнул снаряд через голову, а сам уткнулся лицом в землю. Грохнул взрыв, и комья земли долетели до него. Послышались крики и стоны.
Маркел приподнял голову: пара скакунов без седоков мчались в разные стороны от дымящейся воронки.
– Знай наших, бандюки недобитые! – крикнул вслед лошадям Маркел, вытянул руку с револьвером вперед, прицелился, и… увидел, что тачанки бандитов снимаются с занимаемых позиций.
* * *
– Входи, входи, зятек! – произнес Игнат. – Добро пожаловать!
Шурин выглядел взвинченным и взволнованным, но отнюдь не усталым. Аверьян был поражен, увидев его в избе, где ожидал застать только Анну. Однако он пожал протянутую руку.
– Почему ты здесь? – спросил Игнат. – Хотя че я об энтом спрашиваю. Проходи и сам мне все обскажешь.
Аверьян вошел и осмотрелся.
– Ты што, энту чумичку Аньку высматриваешь? – беззвучно рассмеялся шурин. – Без хрена и яиц, а все туда же…
– Жену я ищу, – угрюмо пробубнил Аверьян, не разделяя «радости» Игната. – Дома ее нету, так я мыслил…
– Ты мыслил, что она у своего полюбовника! – уже вслух хохотнул тот. – А ты не такой простофиля, как кажешься. Откель проведал, что полюбовник Стешкин здесь бока пролеживает?
– Проследил за ним, – ответил Аверьян уклончиво.
– Ух ты! – воскликнул Игнат восхищенно. – Ты даже на эдакое способен?!
У Аверьяна внезапно в голове стало пусто, и он почувствовал себя бьющимся на земле, выуженным из пруда карасем.
– Ну чего стоишь, как пень, зятек? – хмыкнул Игнат. – Проходи и за стол садися. Вижу, покалякать со мною хотишь, правда?
Они сели.
– Может, выпьем как бывалочи? – предложил шурин.
Аверьян поднял на него глаза и пожал неопределенно плечами.
– Тогда выпьем, – кивнул Игнат. – Где-то здесь я видел бутыль с медовухой. Достань-ка из комода стаканяки.
Аверьян взял стаканы и поставил их на стол, а шурин принес из спальни бутыль с мутной золотистой жидкостью, наполнил стаканы и водрузил бутыль посреди стола.
– За что пить будем, зятек? – подмигнул ему Игнат. – За удачный твой поджог?
Калачев покраснел от досады и промолчал.
– А может, за твое освобождение от влияния секты? – продолжил насмехаться шурин. – За это стоит выпить, как и за рога, которые тебе нацепила женушка. Хотя… – он осушил свой стакан, прежде чем закончил: – Хотя рогатым тебя называть совестно. Калека безрогий – вот кто ты!
Аверьян отставил стакан, даже не пригубив его. Злые насмешки шурина обидели скопца. Но Игнат еще что-то говорил, а он с угрюмым видом вынужден был слушать.
Брынцев опять наполнил свой стакан медовухой и кивнул Аверьяну:
– Ну ты что? До такой степени башку сектанством заморочил, что пить разучился?
– Што-то мутит меня, право дело, – солгал Аверьян. – Боюся, жалудок в обрат зараз все выплеснет.
– А я еще хочу испить чашу за то, чтоб эта вот изба твоею стала, зятек. Стешка все одно с тобой жить не станет, скопцов тожа нет уже. Так что забирай лавку ихнюю и избу эту в придачу! Ну как? По сердцу тебе подарок мой?
Аверьян кивнул.
– Завтра… – Игнат встал, не закончив мысли, и прошелся по горнице. Его лицо исказила вдруг гримаса недоумения и боли. – …мы узаконим дом и лавку на тебя.
Ему явно стало плохо, но он снова наполнил стакан и залпом выпил. Затем жестом показал Аверьяну, что следует встать и уйти, хотя бледность его лица и обильный пот на лбу и щеках заставляли думать наоборот.
– Но мне некуда податься, Игнат, – заметил Калачев, не спуская с шурина настороженного взгляда.
– Ступай, куда хотишь, – выдохнул тот с усилием. – Хоть в лавку, хоть к Стешке под подол, токо…
Он тяжело опустился на стул, закрыл глаза и уткнулся лицом в стол. Аверьян вздохнул, услышав его густой храп.
* * *
Аннушку Калачев увидел сразу, как только из любопытства заглянул в спальню. Она встретила его молча, только взглянула быстро и испуганно. Закутанная в одеяло, со связанными руками и ногами, она лежала в кровати с кляпом во рту, прислонившись головой к стене. Бледная, с красными пятнами на щеках, глаза лихорадочно блестят, сама вся дрожит.
– Хосподи, да хто же энто так тебя?! – воскликнул пораженный Аверьян. – Неушто Игнашка, вражина, штоб ему пусто было!
Он поспешил к девушке, освободил ее рот, после чего развязал веревки.
– Как же случилось эдак? – спросил он, присаживаясь рядом. – Энтот вурдалак истязал тебя?
Девушка всхлипнула, но ничего не ответила. Она выравнивала дыхание.
– Вот душа вражья, – сжал кулаки Аверьян.
– Налей мне медовухи, – прошептала Анна, растирая «узоры», оставленные веревкой на запястьях. – Только не ту, что этот образина лакал, а вон… В углу под тряпками найдешь.
Аверьян извлек поллитровку и налил полстакана. Анна с закрытыми глазами отпила большой глоток и с облегчением вздохнула.
– Мне тожа не помешало бы щас. – Аверьян вдруг осознал, что уже двое суток на ногах без сна и отдыха.
Он поднес к губам горлышко бутылки, отпил несколько глотков и сразу же почувствовал, как в голове у него прояснилось и захотелось улыбнуться девушке.
– Я перед тобой виновата. Это я втянула тебя во всю эту грязь, – сказала она.
– Не выдумывай. Видать, эдак Хосподу надобно было, а ты не вини себя, – отмахнулся Аверьян.
– А ты почему все Иисусом прикрываешься? Ты же скопец…
– Никогда я вере скопцовской привержен не был, хотя и ютился в их общине. Опреть души мне сее. Из всей веры энтой мне токо радения по сердцу пришлися! Пляшешь, поешь… – на душе зараз лехко становится и все худое нипочем! Все горести прощевайте, а благости – милости просим! А Иисус Христос завсегда в душе моей обретался. Небесный, прекрасный, а не землю топчащий самозванец грешный!
– Выходит, ты притворялся?
