Ознакомительная версия.
Когда родовитый, вполне и издавна цивилизованный славянин, то есть поляк, чех, соединяет в себе красоту и изящность, то из всех национальностей – пальма первенства принадлежит ему.
Аристократ-англичанин, лорд-миллионер слишком важен, чтобы быть изящным, а его родной, но птичий язык поневоле заставляет его не разжимать зубов, и звук его речи слишком мало музыкален. Аристократ-француз слишком скор и жив, слишком быстро думает и чувствует, и его изящество расходуется на мелочи. Аристократ-итальянец, а равно и испанец, хотя бы и считали свою родовитость за десять веков, не обладают и тенью изящества; или же они изящны на особый лад, так же как и первый попавшийся испанский махо или итальянский ладзарони. Вообще оба внешностью никогда ничем не отличаются от простого народа. Аристократ-немец сам по себе как бы не существует. Он кого-то представляет, и неудачно; и, вдобавок, из рода в род, от отца к сыну, от миллионов выкуренных дедами сигар и выпитых дедами кружек пива он, как верный истинный сын отечества, как патриот, должен хрипеть, говоря на родном языке.
Итак, пальма первенства принадлежит славянину, но вполне цивилизованному, тому славянину, который издавна стал на рубеж Европы. За ним развернулась страна – велика и обильна, не Азия, но и не Европа. Если в этой стране и есть юная годами аристократия, то она мало отличается от простого народа изящною внешностью и больше чистыми руками, а то и просто – позументом на кафтане.
При всех дворах и придворных торжествах, где случалось графу Краковскому бывать, он всегда обращал на себя всеобщее внимание изяществом всей фигуры.
Через час Краковский уже переменил костюм, успел выпить поданный кофе и прочесть несколько писем, когда лакей доложил о молодой барышне.
Краковский быстро поднялся, встретил дочь на пороге кабинета, несколько раз поцеловал ее и затем увлек за собою, посадил против себя на диван и, держа ее руки в своих руках, нагибаясь вперед, пристально рассматривал ее лицо, как будто никогда не видал.
– Да, странное сходство, непостижимое сходство, в особенности за последний год! – думал он про себя, но ничего не сказал дочери.
– Ну, теперь давай говорить о том, до чего наконец благодаря милости Божией мы дожили. То, о чем я мечтал здесь, в этой комнате, в продолжение стольких лет, наконец сбудется. Через несколько времени я выдаю тебя замуж и передаю тебе тотчас половину моего состояния, а другую половину, вероятно, еще при жизни постепенно передам тоже. Состояние это очень велико. Я думаю, французский дофин, если бы мог, то не отказался бы жениться на тебе. И тут не было бы ничего удивительного. Теперешняя королева Франции польского рода, а предки Лещинского не родовитее моих предков. Впрочем, ты до сих пор не знаешь моего настоящего имени. Да ты еще многого не знаешь. Все это ты должна узнать накануне твоей свадьбы. Я скажу и докажу тебе многое, что считал нужным скрывать до сих пор. Я даже скажу тебе, кто твоя мать и где она похоронена. Ты можешь съездить поклониться ее могиле. Звали ее, конечно, тем же именем, которым я стал звать тебя. Но скажи мне, помнишь ли ты…
Краковский остановился на мгновение и снова выговорил:
– Я никогда тебя не спрашивал об этом – я избегал всех разговоров, касавшихся твоей личности, – помнишь ли ты свое настоящее имя, то есть данное тебе при крещении?
Молодая девушка зарумянилась. Видно было, что граф коснулся больного места на сердце.
– Да, – смущаясь, отвечала она. – Мне кажется, мне помнятся высокие горы, домик, старушка…
– А имя твое?
– Нет, не помню. Я знаю хорошо, что имя, которым ты зовешь меня, я впервые услыхала от тебя.
– Ну хорошо. Все это ты узнаешь после. Теперь я только скажу тебе, что ты выходишь замуж за сына и наследника престола хотя небольшого герцогства, но играющего видную роль в международных сношениях. Это герцогство на западе от нас, ближе к Франции. При помощи твоего состояния, которое я тебе дам, твой будущий муж, вступив на престол, может расширить свои владения. Но тебе, глупый ребенок, не это важно. Какое тебе дело – велико или мало герцогство, тебе бы хотелось знать: сколько лет твоему жениху, каков он собою – красив ли, как сказочный принц, или дурен, как сказочный бес, не так ли? Успокойся – на это есть доказательство.
Граф встал, подошел к столу, взял с него небольшой футляр, вынул оттуда акварельный портрет замечательной работы и передал дочери.
– Какого ты мнения об этой личности? – смеясь, произнес он.
Молодая девушка пристально, как знаток, как художник, обладающий талантом рисовать сам, рассмотрела портрет.
Это был портрет красивого белокурого и голубоглазого молодого человека.
– Кто же это? – спросила Людовика.
– Разумеется, он, твой будущий муж.
Людовика вспыхнула, и яркая краска разлилась по всему ее лицу. Она опустила руку с портретом на колени и чуть не выронила его.
– Не смущайся, портрет этот принадлежит тебе. Возьми его с собою и до приезда жениха можешь проводить время, любуясь на его изображение. А приедет он не ранее как через месяц, и тогда будет ваша помолвка, подпишутся обеими сторонами все условия вашего брака, и затем вы должны ехать к нему, так как он в качестве владетельного принца должен венчаться в своей столице на глазах своего народа. На свадьбе своей ты пожалуешь меня в обер-гофмаршалы твоего двора и даже возложишь на меня орденские знаки, которые передаст тебе герцог. Таким образом, ты сразу станешь выше меня, ты будешь наследницей престола, а я останусь тем же польским магнатом, каким был и прежде; затем я уеду от тебя ненадолго и прямо на милую родину. Здесь будет запустение, здесь разве останется сестра. Этот монастырь ей годится на всю жизнь, а тебе и мне, обоим нам, надо еще жить. Ну что же ты молчишь? Скажи мне, довольна ли ты, надеешься ли ты быть счастливой?
Молодая девушка не отвечала ни слова и бросилась на шею к отцу, хотела поцеловать его, но рыдания помешали ей, и она припала лицом к нему на грудь.
– Да, это моя мечта, – выговорил граф, – давнишняя мечта, и теперь все сбывается, так как я давно обдумал и неустанно, неутомимо и упрямо вел к осуществлению. Теперь даже странно; теперь я даже как-то боюсь, становится страшно.
– Да, да, – вдруг воскликнула Людовика. – Я тоже боюсь!
– Чего же ты боишься?
– Не знаю.
– Бояться нечего, моя милая. Это просто человеческая черта, когда есть что потерять дорогое и человек знает, что он не может потерять это, то он начинает бояться той силы, которая может это отнять, а именно – сверхъестественной силы. Но таких сил, слава богу, на свете нет. Есть воля Божья, а она против нас, против тебя не будет. Провидение, так же как я, у тебя было в долгу и теперь должно отплатить тебе сторицей. Ну, иди к себе. Я займусь вот этими письмами. Через несколько дней будут здесь самые дельные юристы из города, и мы обсудим в подробностях тот документ, те бумаги и акты, по которым я передам тебе большое состояние; да, большое, очень большое! – с какой-то гордостью выговорил Краковский. – Оно было порядочное, когда я получил его от отца, теперь же моим знанием, моею настойчивостью, почти упрямством я вот в этой самой комнате, вот за этим самым столом сделал его громадным, Я счастлив, что все это будет твое. Ты знаешь ли, – живо и с блеском в глазах заговорил граф, взяв дочь за обе руки, – ты знаешь ли, что у тебя есть или будут на днях корабли, тебе принадлежащие, которые плавают теперь у берегов не только Европы, но Африки, Ост-Индии, Америки. Ну да я боюсь, что у тебя закружится голова от всего, что ты узнала. Теперь всякий день приходи ко мне по вечерам, мы будем беседовать о тебе, о твоем близком будущем. Днем я буду возиться с разными законниками и с разными уложениями и кодексами, а вечером буду отдыхать с тобою. До свидания, до завтра. Теперь мне надо проведать нашего больного отца Игнатия. Странный человек, был вечно здоров и нашел когда заболеть. Пожалуй, ему не придется быть на твоей свадьбе.
Ознакомительная версия.
