Ознакомительная версия.
Сельская повязка, носимая Марией, свалилась у нее с головы, и длинные локоны ее, пепельного цвета, рассыпались по плечам; стянутый со рта платок открыл и нижнюю часть лица мраморной белизны, а под грубой толстой одеждой обрисовывался ее стройный тонкий стан; таким образом красота ее, как бриллиант, вдруг выглянула, освещенная слабым лучом света, как-то упавшим на нее.
– Вот она! – вскрикнул Сан-Пус. – Ее-то я и искал! Тысячу чертей, да она во сто раз лучше, чем показалась мне сперва!
Мадемуазель Меревиль слышала все и дрожала, но и Даниэль тоже слышал эту фразу, и рука его уже шарила впотьмах по полу, отыскивая саблю, только что выроненную Гро-Нормандом при падении.
Сан-Пус не решался, какой-то страх овладел им.
– Ба! – сказал он, наконец. – Какая же тут беда, если я поцелую, да к тому ж меня здесь никто и не видит.
И, наклонясь к Марии, он окончательно снял с нее повязку, закрывавшую ей лицо. Но при первом прикосновении его руки молодая девушка вздрогнула от ужаса, пронзительно вскрикнула.
Быстрее молнии вскочил Даниэль. Лезвие сабли блеснуло над Сан-Пусом, кровь которого далеко брызнула, и он упал.
Между тем неловкое положение Даниэля со связанными ногами помешало ему нанести Сан-Пусу рану глубокую, оружие проскользнуло только по голове разбойника, который тотчас же вскочил и, стоя еще на коленях, бросился отнимать саблю, до сих пор находившуюся в руках Даниэля.
Борьба завязалась с одинаковыми силами с обеих сторон. Они схватились, каждый стараясь побороть противника; переломив саблю, они перестали гнаться за бесполезными ее остатками, но, вцепившись один в другого, с нечеловеческим бешенством и не произнося ни звука катались по полу. Мадемуазель де Меревиль лишилась чувств.
Сцены еще ужаснее этой происходили в Брейльском замке. Но прежде чем их рассказывать, нам следует сперва вернуться к той минуте, когда шайка соединилась на ферме Бернарда.
Во время грабежа фермы конные ждали у главных ворот возвращения своих товарищей. Два человека в длинных жандармских плащах вышли к ним со двора, где царствовал страшный беспорядок. Один из пришедших был Франциско разносчик, принятый толпой со страхом и уважением, другой, в котором легко было узнать поденщика Борна де Жуи, с дружеской радостью. У Франциско уже не было более его скромного болезненного вида, его добродушного, мягкого тона, но он все еще казался не совсем оправившимся от своего недавнего падения. Подойдя к толпе, он коротко и сухо проговорил:
– Лошадь мне! Я не могу идти.
Тотчас же один из наряженных жандармов соскочил с лошади, подвел ему ее, сам же отправился во двор и, отрезав постромки у одной из лошадей, только что впряженных в тележку, возвратился к товарищам на толстейшем битюге фермера Бернарда. Что же касается до Франциско, то, не торопясь садиться, он задумался, стоя около своей лошади, но вдруг, повернувшись к Борну де Жуи, хохотавшему тут с товарищами, спросил:
– Хорошо ли ты исполнил мое приказание?
– Да, да, Мег (Мег значит в просторечии господин или начальник). Черт возьми, ведь в деле-то и я замешан; вчера вечером видели нас обоих на ферме, значит, обернись все худо, прежде всего возьмутся за нас.
– Хорошо! Я на тебя, Борн, надеюсь; ведь за что-нибудь да произвели тебя у нас генералом Плутом; но что ж это Руж д'Оно и они все там теряют время в этой хате.
И он громко крикнул им. Голос этот, как мы уже видели, разом прекратил грабеж фермы.
Из ближайшей кущи деревьев вышла Греле и подошла к нему.
– Мег, – сказала она тихо, – мне надобно поговорить с вами… можете ли вы меня выслушать?
Разносчик сердито топнул ногой.
– Некогда мне, убирайся к черту!
Но нищую, казалось, не испугал этот ответ.
– Франциско, – снова начала она, делая ударения на каждом слове, – Франциско де Мартан, не узнаешь ты разве Фаншету Бернард? Правда, – продолжала она со вздохом, – она настолько изменилась, что даже и отец с матерью не узнают ее более!
Никакого чувства не отразилось на лице разносчика, он ничего не ответил, но, взяв Греле за руку и отведя немного в сторону, он при свете луны несколько минут вглядывался в ее лицо.
– Право, может быть! – проговорил он, качая головой. – Но Фаншета была хорошенькая, а ты-то уж далеко не хороша!
Сердце нищенки, казалось, разорвалось от горя.
– Франциско, – проговорила она, плача, – вот как ты встречаешь меня после такой долгой разлуки, после того, что, лишив меня всего на свете, сделавшись причиной всех моих несчастий, ведь всему, всему один ты виной! Видясь с тобой потихоньку, когда ходили в город на рынок, я не сумела, простодушная девочка, устоять против тебя, ты был так хорош, так ловок, так хорошо говорил, и я была так молода и так неопытна. Обесчещенная и не имея более возможности скрывать свою вину, я все еще рассчитывала на твое сострадание, но ты так неожиданно тогда скрылся из нашей стороны и никто даже не мог мне сказать, что с тобой сталось.
И таким образом я должна была одна переносить гнев моей семьи. Отец выгнал меня из дому, и я принуждена была просить милостыню. С этого времени не было стыда, которого бы я не перенесла. Жестокая болезнь три года назад окончательно обезобразила меня так, что теперь никто из знавших меня в более счастливые времена узнать не может; бродяжническая жизнь, которую я веду, столкнула меня с людьми из твоей шайки, и я вынуждена была присоединиться к ним. Между тем, совершаемые ими преступления внушают мне такое отвращение, что я давно отказалась бы от их ненавистной для меня помощи, если б в их начальнике я не узнала человека, так горячо любимого мной, человека, любовь которого и теперь в состоянии была бы заставить меня забыть обо всех остальных благах мира.
Рыдания прервали ее слова. Франциско холодно слушал.
– Значит, – спросил он, показывая пальцем на ребенка, – этот мальчуган?…
– Это не твой! – поспешно проговорила Греле. – Твой умер, – прибавила она, прижимая к груди своего ребенка, как будто кто собирался отнять его у нее!
Франциско расхохотался.
– Ну, полно, – сказал он, – слезы мне надоедают, да и я спешу… Что ты от меня хочешь?
– Хорошо, Франциско! Ты знаешь, что теперь отец мой с матерью живут на этой ферме?
– Ба! Откуда ж мне знать это? До сегодняшнего дня я никогда не видал их; а, между тем, сегодня, когда при мне назвал их кто-то, то имя это поразило меня.
– Что бы там ни было, Франциско, но я умоляю тебя, прикажи своим людям, чтоб им не сделали зла; я прошу у тебя этой милости во имя всего выстраданного мной из-за тебя!
Ознакомительная версия.
