— Не помню ничего. Наверное, заколдовали меня. Я как без памяти была, — запричитала Марфа.
— Ладно, пусть так, — согласился Борис. — Тогда опиши, какие они были из себя.
— Один повыше вроде, с таким вислым красным носом, пьяница видать, — неуверенно сказала Марфа.
Борис и Семен Годунов переглянулись:
— Точно он, Гришка Отрепьев.
— Ну, а второй каков?
— Второй — вроде… Нет, не помню. Он как зыркнул на меня, так в глазах потемнело.
— Выжечь тебе глаза надо, чтоб вообще ничего не видела, — вновь зашипела Мария и, схватив горящую свечу, сунула ее прямо в лицо Марфе.
Та в ужасе откинулась к стенке, а Борис сильным ударом выбил свечу из рук жены:
— Вот уж истинное отродье Малюты Скуратова! Крови захотелось? Успокойся!
Потом обратился к Марфе тем же зловеще-ласковым тоном:
— Лица, значит, ты не помнишь? Но, может, вспомнишь, что они говорили?
Лицо Марфы озарилось вдруг злорадной усмешкой:
— Говорили. Конечно, говорили. Как не говорить.
— И о чем?
— Говорили, будто царевич, — голос женщины сорвался на крик, — за границей объявился!
Борис в испуге попятился.
— Да, да, царевич за границей, в Литве объявился! — продолжала исступленно, в истерике кричать Марфа.
Борис поспешно повернулся и направился к выходу, кинув Семену:
— Пусть отвезут ее обратно, да скажи, чтобы охраняли хорошенько.
Вернувшись во дворец, царь отправился в свою опочивальню, однако не ложился, дожидаясь, когда появится Семен Годунов. Встретил его задыхающимся шепотом:
— Ты что же, «царское ухо», проворонил Гришку Отрепьева? Мы когда приказывали его взять под крепкий присмотр?
Семен упал ниц:
— Грешен, государь, недосмотрел! Ты приказал дьяку Смирнову-Васильеву взять его и отослать в Кириллов монастырь, я думал, что он исполнил…
— Он думал! — буркнул Борис. — А что дьяк говорит?
— Кается у меня в пыточной, что уговорил его дядя Гришки Семен Ефимьев повременить немного, де, Семен поклонится патриарху, чтоб тот попросил тебя простить неразумного. А на следующий день Гришка убег. И вишь где объявился.
— Бить кнутом дьяка до смерти, — ровным голосом проговорил Борис. — А чтоб не подумали невесть чего, палачу скажешь, что наказан Смирнов-Васильев за то, что взятки брал. Да и за иные прегрешения, коих наверняка тоже не мало, прости Бог его грешную душу!
Марфа и впрямь напророчила: из Польши верные люди сообщили, что появился в имении князя Адама Вишневецкого, лютого недруга России, некий русин, объявивший себя царевичем Димитрием.
Схваченные на южной границе монахи Пимен и Венедикт были привезены в Москву, на двор патриарха Иова. Первый из них, Пимен, показал, что познакомился в Новгороде-Северском с четырьмя монахами, которые сказали, будто все они из Чудова монастыря, — Григорием Отрепьевым, бывшим за вожака, Михаилом Повадиным, Варлаамом Яцким да блаженным чернецом-юношей Леонидом. Пимен, хорошо знавший проходы, проводил чернецов за литовский рубеж, указал безопасную дорогу на Киев. Второй, Венедикт, видел этих людей в Киеве, в Печерском и Никольском монастырях, а также в имении князя Острожского, известного своею крепостью в православной вере. От Острожского чернецы разбрелись в разные стороны. Однако, по слухам, Григорий и Леонид побывали у ариан, изучали их ересь, затем пошли вниз по Днепру, на Запорожскую Сечь, где казаки, как известно, исповедуют арианство.
Почти год о них не было ни слуху ни духу, как вдруг Адам Вишневецкий отписал королю, будто у него объявился царевич Димитрий. Рассказывали также, что царевич зело грамотен, красноречив, отлично знает церковное писание.
— Так и есть, Гришка! — уверенно сказал Иов. — Он и здесь красноречием отличался, не зря у меня секретарствовал, мог даже новые жития святых сочинять. Пес! Жаль, что ноги отсюда своевременно унес.
Осторожный Борис, однако, решил проверить, точно ли самозванец — Гришка Отрепьев. В Польшу был срочно направлен его дядя Смирнов-Отрепьев под предлогом представить королю жалобы на пограничные рубежи, а на самом деле постараться увидать самозванца и установить его тождество с Григорием. Миссия эта не удалась: к королю дьяка не допустили, а Лев Сапега, которому посол принес жалобы на пограничные инциденты, на осторожные расспросы дьяка отнекивался неведением, хотя было доподлинно известно, что самозванец находился в Кракове и даже был принят королем.
То обстоятельство, что Смирнову-Отрепьеву не показали самозванца, уверило Бориса, что это точно Гришка Отрепьев, иначе зачем его скрывать? К королю был срочно направлен Постник Огарев со следующей грамотой:
«В вашем государстве объявился вор-расстрига, а прежде он был дьяконом в Чудове монастыре и у тамошнего архимандрита в келейниках, из Чудова был взят к патриарху для письма, а когда он был в миру, то отца своего не слушался, впал в ересь, крал, играл в кости, пил, несколько раз убегал от отца своего и наконец постригся в монахи, не отстав от своего прежнего воровства, от чернокнижества и вызывания духов нечистых… Хотя бы тот вор и подлинно был князь Димитрий Угличский, из мертвых воскресший, то он не от законной, от седьмой жены».
Сигизмунд уклонился от встречи с царским посланцем, однако через советников просил успокоить Бориса, что Димитрий не получает никакой помощи от короля, а те из его подданных, что поддерживают царевича, будут строго наказаны. Этот ответ не успокоил Бориса, тем более что Огарев привез странное известие, будто у короля были посланцы от бояр, просившие помочь царевичу и заверявшие, что при переходе границы тот получит от них крепкую поддержку.
Снова ночами не спал Семен Годунов, ища через доносителей изменников. Так, были схвачены Василий Смирнов и Булгаков Меньшой за то, что на пиру пили за здоровье Димитрия. Казни одна за другой лишь усиливали ропот как среди знатных людей, так и среди простонародья. А с царем стали происходить странные вещи: столь щедрый во время нужды и голода, он сейчас, когда в стране установилось благополучие, стал вдруг чрезвычайно скуп: то и дело лично проверял не только свои сокровища, но и запасы продовольствия.
Летом под Москвой вдруг появилась яркая комета, давшая пищу разговорам на площадях. Кто-то уверял, будто видел два месяца одновременно, другой — три солнца. Неслыханные бури сносили кресты с церквей.
Борис, вызвав Афанасия Власьева, глубокой ночью отправился за толкованием этих явлений к старику астрологу, заточенному в башне. Астролог, показывая на противостояние звезд, начал выкрикивать какие-то фразы, размахивая руками как крыльями. Дьяк, перекрестившись, перевел:
