голосования. «Закон о бедных» и «Закон о муниципальной реформе» положили начало эксперименту с различными видами тайного голосования. Избирательные бюллетени, отличавшиеся по дизайну, раздавались избирателям на дому, затем их возвращали заполненными лично или по почте, а через два дня бюллетени забирали платные агенты. Речь шла о конфиденциальности, а не о тайне. Впервые тайное голосование было введено на выборах в школьные советы в 1870 году, а в 1872 году – на муниципальных и парламентских выборах [26] [O’Gorman 2007; Malcolm, Crook 2007: 449–471; Malcolm, Crook 2011:199–237; Hadley 2010]. По австралийской модели, применявшейся с 1856 года, были построены новые частные избирательные кабины, которые гарантировали как тайну голосования, так и (в итоге) анонимность избирателя. Акт голосования был окружен новой святостью и приличием. На избирательных участках – через каждые четыре мили по одной кабинке на каждые 150 избирателей – содержались четкие инструкции о том, что избиратели должны хранить свой голос в тайне и уходить сразу же после голосования, а любой, кто будет замечен во «вмешательстве» в работу избирателей, должен быть немедленно удален. Несмотря на протесты, что это слишком не по-мужски и не по-английски, закон был принят на первые восемь лет и впоследствии ежегодно продлевался. На выборах 1880 года около 35 тысяч избирателей объявили себя неграмотными, и их бюллетени были помечены клерком (тем самым была нарушена тайна голосования), но в целом проблем на начальных этапах оказалось на удивление мало, и в 1918 году тайное голосование стало постоянным. Тайное голосование, которое долгое время считалось «предательством» электоральной культуры, было окончательно натурализовано.
Тем не менее, новая концепция избирателя как анонимного политического субъекта, все еще нарушалась незримым присутствием корпоративного этоса и личных отношений как пережитков старой политической системы. Не искореняя политику влияния, тайное голосование стремилось «сохранить ее в приемлемой и легитимной форме» [O’Gorman 1989: 33]. Конечно, владельцы фабрик в небольших городах, как и домовладельцы сельских поместий, продолжали водить своих голосующих работников на выборы и устраивать для них вечеринки, пикники, праздники и фестивали. В XX веке аристократические семьи, такие как Дерби в Ланкашире, продолжали выступать в качестве покровителей избирательных округов, распределяя щедрость таким образом, чтобы закрепить свое влияние – предоставляя здание здесь, парк там. Тем не менее после 1872 года всего 20–30 % мест можно было назвать неоспоримыми, и только после 1918 года избирательные округа были юридически обязаны проводить независимые конкурсы. Незначительные проявления политики влияния продолжались на рубеже действия нового антикоррупционного законодательства. Повышение авторитета партийных агентов после 1883 года в значительной степени зависело от их знаний избирательного законодательства и понимания, как его можно обойти. Лишенные возможности «нанимать» партийных работников, избирательные округа приобретали все большее значение: потенциальные кандидаты могли делать пожертвования в местные благотворительные организации и поддерживать местные мероприятия, в то время как действующие члены могли делать это в любое время вне избирательных кампаний. До Первой мировой войны, по некоторым данным, существовало до 28 избирательных округов, где старые порядки с трудом уступали место новым. В основном они располагались в небольших южных районах, известных своей коррумпированностью. Даже в 1950-х годах местный кандидат от тори заходил в паб моего деда в Сассексе и покупал пару рюмок для собравшейся публики. Ни тайное голосование, ни «Закон о коррупции» не искоренили политику влияния. Избирательная культура, которая стремилась сбалансировать влияние и интересы корпораций, влилась в реформированную систему, призванную изолировать и индивидуализировать избирателей.
То, что этот корпоративный дух не был просто пережитком нереформированной системы, стало еще очевиднее, когда Акт о перераспределении 1885 года не ввел одномандатные округа (были сохранены 24 двухмандатных округа). Этот закон не удовлетворил требования тех, кто выступал за пропорциональное представительство или равные избирательные округа, чтобы обеспечить эквивалентный вес и ценность каждого голоса. Не удовлетворил он и тех, кто противился разрушению двухмандатных округов, представлявших значимые исторические сообщества. За пределами крупных городов, которые были достаточно произвольно разделены на ряд примерно пропорциональных подразделений, преобладала корпоративная модель представительства конкретных сообществ – отсюда и все еще заметные различия в размерах одномандатных и двухмандатных округов. Эта корпоративная модель представительства, подкрепленная общинными социальными теориями Г. Мэна и идеалистов в 1870-1880-х годах, была вновь закреплена «Законом о народном представительстве» 1918 года [Roberts 2011: 381–409; Otter 1997: 67–84; Mantena 2009]. Закон, который ввел всеобщее избирательное право для мужчин и право голоса для женщин старше 30 лет, сохранил десять двухмандатных избирательных округов и достаточно серьезно отличающиеся по размеру одномандатные избирательные округа, чтобы отразить их историческую целостность как сообществ [27]. Он также сохранил и расширил некоторые формы множественного голосования в виде предпринимательских и университетских избирательных округов. Так, университетский избирательный округ, который позволял выпускникам расширяющегося списка университетов избирать своих членов и одновременно голосовать в своих «домашних» округах, расширился, поскольку 21 университет получил 15 мест, а голосование было распространено на всех выпускников (а не только на тех, кто имеет степень магистра искусств). Даже появление всеобщего мужского избирательного права было сбалансировано привилегиями корпоративных интересов, обусловленных собственностью и образованием [Gullace 2004:167–194; Meisel 2008:109–186].
Восстановление корпоративной или общинной модели представительства было очевидно и в позднеколониальных обществах. В Индии представительная система, осторожно введенная в 1909 году и получившая дальнейшее развитие в 1919 и 1935 годах (к тому времени электорат вырос до 30 миллионов человек, что составляет шестую часть взрослого мужского населения), была построена на представлении религиозных, кастовых и племенных общин, которые, по мнению британцев, структурировали индийское общество путем создания отдельных избирательных округов с резервированием мест. Это позволило сбалансировать интересы этих общин с влиянием княжеских правителей и представителей, назначаемых имперскими чиновниками, что также подорвало единство националистов, выступающих за дальнейшие реформы или независимость [Sinha 2006: глава 5; Mamdani 1996]. В 1920-х и 1930-х годах эта модель была перенесена в Кению, где были созданы отдельные избирательные округа и представительные системы для белых поселенцев, арабов, индийцев и ограниченного числа африканцев. Только для индийцев существовало пять отдельных избирательных округов! Очень похожий подход был применен к системам общинного представительства, структурированным по племенам и регионам, которые были воплощены в различных конституциях Британской Нигерии с 1921 по 1957 год, где, как и в Индии, сохранялось место для представителей, «выбранных» губернатором, вождями и местными властями.
Важно отметить, что поздние колониальные избирательные системы также опирались на новые индивидуализированные формы британской электоральной культуры. Д. Гилмартин рассказал о том, как с 1919 года индийское избирательное законодательство, основанное на аналогичных различиях между естественным и неправомерным влиянием на отдельных избирателей, включало положение о тайном голосовании и заимствовало термины
