– Совсем не вчера. Мы уже трое суток в море.
Приоткрыв дверь, девушка окликнула кого-то.
– Скажите сеньору капитану, что больной пришел в себя, – сказала она тихо. И с улыбкой повернулась к лежащему на койке: – А как по-вашему, я хорошо говорю по-кастильски?
– По-кастильски вы говорите лучше, чем я. Простите, – начал он умоляюще, – меня интересует…
– Обо всем, что вас интересует, вы поговорите с сеньором капитаном или с сеньором эскривано…[3] Меня можете называть сеньорита, – добавила девушка, выходя.
Постучавшись, в каюту вошел высокий, красивый, уже немолодой господин.
– Я капитан и владелец этого корабля, – представился он. – А вы, как я понимаю, сеньор Франческо Руппи… Или, вернее, автор дневников, но, по обычаям нынешнего времени, называете себя вымышленным именем…
– Святая владычица, вы прочитали мои дневники?!
– И дневники, и записи расходов, и пояснения к картам, и рекомендательные письма, – признался капитан. – И должен сказать, что с ними ознакомился не один я… – Заметив, как кровь прилила к щекам больного и снова отхлынула, он остановился.
Сейчас его собеседник был так же мертвенно бледен, как тогда вечером, когда его наконец дотащили до трактира.
– Я полагаю, что беспокоиться вам не о чем, – сказал капитан, опустив свою мягкую, теплую руку на локоть своего подопечного. – И хотя с нами на корабле находится сеньор, которому я никак не мог отказать в ознакомлении с вашими бумагами, повторяю: вам не о чем беспокоиться. Я рад, что откупил у этого парня из трактира ваш драгоценный мешок. Бумагами вашими этот болван в лучшем случае растопил бы печь. А из рекомендательных писем мы узнали, что вы отправляетесь туда же, куда и мы… Правда, парень этот болтал, будто он доставил вас на берег, где вы будете дожидаться какого-то корабля, но должен пояснить, что к тому безлюдному берегу, где мы вас нашли, могут приставать разве что рыбачьи лодки… Сейчас я не стану больше вас утомлять, но сеньор Гарсия, эскривано, просит разрешения навестить вас, как только вы достаточно окрепнете. Он предполагает задать вам несколько…
– Сеньор капитан, простите, но я прерву вас, – с трудом выговорил Франческо. – Я простой человек, сын и внук простых людей, но мне никогда не пришло бы в голову разглядывать без разрешения чужие бумаги… Простите еще раз… Вы столько для меня сделали, что я, конечно, не должен был бы вам это говорить…
Капитан оставил его слова без внимания. Он только заметил, улыбнувшись:
– Мешок с бумагами я купил у трактирного слуги до того, как повстречался с вами, и считал, что вправе распорядиться ими по своему усмотрению… Кстати, это моя племянница навела меня на мысль о том, что валяющийся на берегу оборванец – тот самый человек, которого рекомендуют столь прославленные лица… Так как мы нашли вас в праздник рождества пресвятой богородицы, то наши матросы поначалу звали вас не иначе, как «Спасенный святой девой». Некоторая крупинка истины в этом есть: можно считать, что вы действительно были спасены девой, но уж святой я бы затруднился ее назвать! Надеюсь, что вы не в обиде на меня, сеньор Педро Сальседа?
Не замечая острого, испытующего взгляда, который бросил на него капитан, Франческо со вздохом облегчения откинулся на подушку.
– Ах, вы, как и все, опять об этом Сальседе! Простите, но должен признаться, что имя это мне уже в достаточной мере надоело! Нет, уважаемый сеньор капитан, я не Педро Сальседа. Я был простым слугою, а Педро Сальседа – пажом. Как вы, вероятно, знаете, быть пажом у какого-нибудь высокопоставленного лица считается в Испании большой честью. Я такой чести не заслужил. Разрешите мне немного собраться с мыслями и не пеняйте, если я буду говорить медленно, – произнес Франческо умоляюще. – Как ни горько мне в этом признаться, но я уже начинаю забывать этот прекрасный язык, на котором мы с вами беседуем…
Франческо был вправе сказать, что и капитан хотя отлично изъясняется по-кастильски, но его, как и сеньориту, выдает какое-то отнюдь не кастильское произношение.
– Скажите откровенно, не слишком ли утомительна для вас эта беседа? – смущенно спросил капитан. – Мне и так достанется от племянницы. Она…
Но Франческо его не дослушал.
– Так случилось по воле господней, – передохнув, произнес он, старательно подбирая слова, – что в списках команды, ходившей в первое плавание с адмиралом, отсутствуют многие имена…
– Поскольку вы сами завели об этом речь, – обрадованно перебил его капитан, – я уж позволю себе выслушать вас до конца. Буду весьма признателен, если смогу выяснить всё интересующее моего друга, сеньора Гарсиа, и тому не придется беспокоить вас… Он… как бы сказать… он несколько многословен, и племянница моя старательно оберегает вас от его посещения. Дело в том, что ему удалось ознакомиться с платежными списками Кристобаля Колона, и, как вы изволили заметить, в списках этих отсутствуют многие имена, названные в ваших дневниках… Чем можно объяснить такое расхождение? Добавлю, что и я и сеньор Гарсиа (он-то уж во всяком случае!) руководствуемся только желанием как можно тщательнее освободить истину от всех наслоений лжи или выдумки… Простите, я не мастер говорить, но думаю, что вы меня поняли…
– Понял, – ответил Франческо. – Должен пояснить, что господин мой адмирал… был очень беден…
– Да-а-а? – протянул капитан задумчиво. – На мой взгляд, не так уж беден… У друга моего, сеньора Гарсиа, эскривано, имеется копия приказа, данного еще в Кордове, и в приказе этом предписывается «оказывать всяческое содействие Кристобалю Колону, так как он числится на королевской службе»… Но даже эта бумага не заставляет меня относиться с полным доверием к сведениям, получаемым из Кастилии…
Капитан неожиданно расхохотался. Уж этого Франческо меньше всего мог от него ожидать.
– Вы удивлены? Но я прожил дольше вашего на нашем бренном и не вполне благополучном свете, – пояснил капитан. – Если хотите знать всю правду о Кастилии, обратитесь к Португалии, там выложат вам все, что может так или иначе умалить достоинство ее соперницы и соседки… И наоборот: самые достоверные сведения о Португалии… Хотя я перебил вас на самом интересном месте. Вы сказали, что господин ваш адмирал был очень беден до своего первого плавания, не так ли?
– И до плавания и после, – продолжал Франческо, чувствуя, что слезы вот-вот выступят у него на глазах: ему припомнился угрюмый дом в Вальядолиде.
К счастью, его посетитель ничего не заметил.
– Я полагаю, что господин мой адмирал не мог нас с Орниччо внести в списки хотя бы в качестве груметов,[4] – продолжал Франческо, – поскольку списки были уже утверждены ранее, до того, как Орниччо добился разрешения адмирала отправиться с ним в плавание. Поэтому господин, очевидно, из своих скудных средств должен был оплачивать наше содержание… Хотя, – произнес Франческо задумчиво, – как я узнал впоследствии, он нигде в списках не упоминает ни Артура Лэкка, которого матросы переименовали в Таллерте Лайэса, ни еще одного англичанина или ирландца – его на «Санта-Марии» знали как Гуэльмо Ирреса. Даже наш дорогой сеньор Марио, секретарь адмирала, в списки внесен не был…
