Солдаты торчали под окнами моего жилища, Чэн Лян сидел напротив и пытался изобразить из себя великого воителя древности, осененного небесной мудростью, а я растолковывал, что к чему. Следуя всем предписанным литературным канонам, раз за разом пытаясь вдолбить в исполненную благих намерений и преданности новому императору голову простую мысль: мое истинное положение при дворе было совсем не таким, каким оно представляется со стороны. Советник гармонии и обладатель заглазного звания «почтенного омахивателя пыли с императорских туфель» — всего лишь ширма и маска, призванная скрывать истинное положение дел. И да, принцу Фаню совершенно не полагалось об этом знать. Во избежание. Покойному императору Гао-ди было угодно держать при себе личность для исполнения щекотливых поручений, выдавая такового за постельного любимца. Я знаю все о тайнах императора и об обитателях дворца, я верю в предусмотрительность нового правителя и его преданного соратника.
— А я вот тебе не верю, — заявил мне на это Чэн Лян. Признаюсь, мне весьма хотелось встать и треснуть его чем-нибудь тяжелым по стриженой макушке. Авось, болезненное сотрясение заставит его мысли скакать шустрее. — Докажи истинность своих слов. Документом или чужим свидетельством, как оно и положено.
Я вздохнул и невесть в какой раз объяснил, что в подобных делах нет и не может быть никаких обличающих бумаг, не говоря уж о свидетелях. Что знают трое, знает и любимая кошка старшины мясников на городском рынке.
— Тогда подтверди свои разглагольствования делом, — мне весьма не понравилась ехидная ухмылка доблестного воителя.
— Каким? — признаться, я рассчитывал на другой оборот нашей беседы. На то, что мне удастся заморочить голову отважному полководцу Левого Крыла и убедить его замолвить за меня словечко пред ликом бывшего наследного принца, ныне императора. Мне бы только добиться права на аудиенцию у Фэн-ди, а там…
— Государю подозрительно поведение шаншу Сян Иня, что заведует ведомством добрососедских отношений, — не раздумывая, выпалил мой собеседник и незваный гость. — Император полагает шаншу заговорщиком на службе наших заклятых друзей из Пяти Княжеств. Даю тебе месяц. Выясни доподлинно, так это или нет, коли уверяешь, якобы покойный император снисходил именно к твоему уму, а не к твоей вертлявой заднице.
— Допустим, я выполню поручение. На что тогда я могу рассчитывать? — заикнулся я.
— Ни на что, — бодро ответствовал военачальник Левого Крыла, чтоб его дикие кони залягали. — Сперва исполни, а там посмотрим. Благодарю за чай и познавательную беседу о дворцовых нравах.
Он удалился, не скрывая победительного выражения на физиономии и в высокомерии своем едва не позабыв наградной шлем. А я остался. Наедине с неисполнимым поручением и мечтами о тебе, драгоценная Сяо.
Всецело сознавая свое несовершенство, признаюсь тебе, далекая госпожа моих помыслов — пять дней из дарованного мне срока я бездарно потратил на пустые страдания. Не упрекай меня в бессовестной лжи, верная истине Сяо: кое-что из сказанного мною Чэн Ляну было весьма близко к истине. Я ведал кое-какие дворцовые тайны, но совершенно не представлял, с какой стороны приступить к данному поручению. Я даже не переставлял, как попасть в покои досточтимого Иня и его семейства. Согласно традициям, шаншу, его подчиненные и его родня занимали один из огромных дворцов Сяньляни, тот, что именуется Покоями Утреннего Ветра.
Пять дней мои мысли занимали только красочные картины горестей и бедствий, что ждут меня в случае провала возложенного на меня деяния. Пять дней и ночей я не мог помыслить ни о чем другом, представляя, как побираюсь на улицах или как Чэн Лян со своей извечной усмешечкой приказывает гвардейцам сопроводить меня в Пенсюнь, Птичью башню, откуда еще никто не возвращался. Пять дней я не мог ни есть, ни спать, ни пить, строя планы побега из столицы и мечтая стать отшельником в горах Лишань.
На шестое утро ко мне вернулся здравый смысл, удалившийся в краткое паломничество по святым местам. Для исполнения задания я должен любой ценой оказаться в доме шаншу. Значит, мне нужно отыскать того или ту, кто отопрет для меня дверь. А еще я должен разузнать о почтенном Сян Ине все, что сумею — о его сильных и слабых сторонах, нраве и взглядах на мир, о предках шаншу и здравствующих сородичах.
Собрать сведения оказалось нетрудно. Чиновная братия хором стенала, жалуясь на строгость почтенного шаншу и его постоянное стремление к безупречному исполнению обязанностей. Немногочисленные друзья Сян Иня сетовали на холодность его обращения и то, сколь трудно находиться рядом с человеком, не ведающим снисхождения к маленьким человеческим слабостям. Сыновья, родственники и внуки шаншу страдальчески возводили глаза к небу, стоило завести речь об их уважаемом родителе. Драгоценный Сян Инь казался воплощением идеального подданного, а мне надлежало сыскать трещину в его алмазной броне. Да поскорее, пока военачальник Левого Крыла не потерял терпение.
Богиня удачи склонна обращать свой благосклонный взор на тех, кто упорен и настойчив в достижении своей цели. Я отыскал нужного человека. Племянника шаншу, сына его покойной старшей сестрицы, господина Мин Хоу, ныне высокопоставленного столоначальника в подчиненном Сян Иню ведомстве добрососедских отношений. Мин Хоу был убежден в том, что дядюшка нарочно медлит его продвижением по службе и лишает заслуженной прибавки к жалованию. А у почтенного Хоу, между прочим, немаленькая семья, дом… и маленькие слабости, за которые порой нужно выкладывать кругленькие суммы!
В число слабостей драгоценного Мин Хоу входило пристрастие к танцовщицам из дорогих заведений в квартале ив и цветов. Миловидным танцовщицам, обликом и сложением напоминавшим мальчиков-подростков. Одну из таких девушек, Лепесток Пиона, я имел счастье знать. С ее помощью (а также с помощью трех золотых слитков) я получил возможность встретиться с Мин Хоу. Барабаны глухо отбивали ритм, Лепесток кружилась в облаках белой и лиловой кисеи, прислужницы ставили перед нами новые и новые кувшины с розовой небесной росой. После четвертой или пятой чаши господин Хоу, обнаружив во мне внимательного и искреннего слушателя, решил облегчить душу.
Из его речей следовало, что мы — истинные собратья по несчастью. Меня вот-вот выкинут за ворота дворца, его — с уютного и обжитого поста столоначальника. Дядюшка Сян Инь, желая выказать усердие перед новым императором, гонял подчиненных и в хвост, и в гриву, забыв о родственной близости. Достопочтенного Мин Хоу всякий день стращали публичной поркой за малейшую ошибку отчетах. Жены не давали ему покоя, отпрыски не выказывали почтительности, и нигде, нигде он не мог сыскать отдохновения. Даже здесь, в этом прибежище гармонии и изысканности, в обществе прекрасных дев… и человека, к которому он давно испытывал душевную приязнь, да не имел возможности ее высказать. Ибо где пребывал я, и где — он, лишенный милостей Неба? А правду говорят, что я — один из немногих музыкантов, что могут сыграть на цисяне «Заоблачную луну»? Нет, не ту мелодию, что нынче можно услышать на всяком перекрестке, а первоначальную, написанную великим Тао Ли лет за сто до нашего рождения?
