Я пробыл в Мадриде еще две недели. Затем мне стало скучно (потому как ни одна женщина не может быть занятной больше месяца), я сказал своей подруге «au revoir» и отбыл на Восток. Но археологическая экспедиция в сердце Египта уже отбыла без меня. Неделю или около того я провел в Каире и Константинополе, донельзя устал и снова обратил свой взор на Запад.
В Риме, во французском посольстве, я встретил своего старого друга, Пьера Жанвура, и, за неимением лучших предложений, принял его настойчивое приглашение провести с ним отпуск в Париже.
Но соблазны этого города не греют сердце тридцатидвухлетнего человека, поколесившего по миру, познавшего и оценившего его. Однако же я нашел стоящее развлечение. У Жанвура была прелестная жена и отличавшаяся необыкновенным изяществом восьмилетняя дочь.
Благополучие семейной жизни тронуло мое сердце.
Я поймал себя на том, что завидую им. Мадам Жанвур была превосходной хозяйкой и создавала уют в доме.
Маленькая Евгения и я часто гуляли вместе по паркам, и время от времени к нам присоединялась ее мать. Как я и говорю, я поймал себя на том, что завидую моему Другу Жанвуру.
Это развлечение закончилось бы скоро в любом случае, но телеграмма из Нью-Йорка враз положила ему конец. Мои адвокаты просили меня немедленно вернуться в Америку. Их встревожило какое-то мошенничество со стороны моего управляющего. Телеграмма была лаконичной и не содержала деталей. Во всяком случае, я не мог позволить себе пренебречь этим и договорился о месте на судне, уходящем из Шербура на следующий день.
Моя хозяйка дала прощальный обед, и мои сожаления в связи с вынужденным отъездом только усилились.
Маленькая Евгения казалась по-настоящему опечаленной. Приятно вспоминать радушный прием, это аксиома для путешественника — одна-единственная.
Жанвур отвез меня на железнодорожный вокзал и даже предложил проводить в Шербур; но я отказался отрывать его от этого маленького рая.
Мы стояли на платформе и спорили, когда я внезапно ощутил то неясное порхание и суматоху, заметную в общественных местах при некотором необычном событии или неожиданном прибытии важной персоны.
Я повернулся и увидел то, что было достойно такого возбуждения публики.
Изысканнейшая маленькая карета, хрупкая и изящная, походила на игрушку — колесницу феи. Затем сошла сама фея. Ее описать в деталях невозможно.
Я поймал блеск великолепных золотых волос, густых и мягких; серо-синий выстрел глаз, разящий, как молния, взгляд беспокойных, поглощающих, непримиримых, неописуемо прекрасных глаз; чудесно чистая кожа, ясная, как мрамор, и теплая, как бархат; нос и рот, пожалуй, слишком большие, но пылающие внутренним огнем и таящие бездну любви. В действительности все это я увидел гораздо позже, в тот момент было всего лишь неопределенное впечатление от элегантности, красоты и необыкновенной власти.
Она прошла от кареты до железнодорожного вагона, не замечая сотен направленных на нее глаз. По толпе пронесся гул восхищения, и она скрылась в своем купе. Я обратился Жанвуру:
— Кто она?
— Что?! — воскликнул он удивленно. — Но, мой дорогой Ламар, не знает ее один лишь варвар.
— Однако я ее не знаю.
— Что ж, теперь у тебя будет возможность с ней познакомиться. Она едет в Америку, и так как она находится на этом поезде, то будет, конечно, на том же пароходе, что и ты. Но, мой друг, остерегайся!
— Но кто она?
— Дезире Ле Мир.
К счастью для меня, выяснилось, что мои адвокаты перестарались. В общем, поднимать панику было незачем. В счетах моего управляющего были обнаружены несоответствия. Было точно установлено, что он спекулировал, но чрезмерная скромность и умеренность спасли меня от каких-либо серьезных затруднений или убытков.
Сумма получилась около двадцати тысяч, и я даже не стал беспокоиться о том, чтобы ее вернуть. Освободившееся место я доверил своему приятелю. Это был один из тех парней, что слывут честными из-за недостатка воображения, и я вздохнул с облегчением.
Мой эксперимент с Гарри имел полный успех. Предоставленный самому себе, он выказал мудрость и сдержанность, чем приятно меня удивил. Он был рад меня увидеть, и я был не менее рад встрече с ним.
В городе имелись кое-какие новости.
Боб Гарфорт, проиграв все свое наследство, застрелился прямо на улице. Миссис Лудворт открыто бросила вызов сплетникам и подарила свою благосклонность юному Дрисколлу. Новый директор столичного музея объявил себя врагом традиций и другом прогресса. Дезире Ле Мир согласилась на двухнедельный ангажемент в Стьювезанте.
Об этой французской балерине судачили во всех кругах. О ней писали во всех газетах, целые колонки занимали списки королей, принцев и герцогов, склонявшихся к ее ногам. Делались ставки на ее национальность, цвет глаз, стоимость ее жемчугов, число совершенных из-за нее самоубийств… Предприимчивые владельцы универмагов называли платья и шляпы ее именем.
Было объявлено, что ее выступления в Стьювезанте начнутся через десять дней. Когда театральная касса открылась для предварительной продажи билетов, все они разошлись за несколько часов. Тем временем прекрасная Ле Мир оставалась в уединении в своем отеле. Единственный раз она появилась в общей гостиной и, вызвав заметный ажиотаж, благоразумно удалилась.
Она оставалась невидимой, а в это время весь город из-за нее ходил ходуном.
Я не упоминал о ней при Гарри и не слышал, чтобы он называл ее имя, до того злополучного вечера, недели через две после моего возвращения.
За обедом мы болтали о каких-то пустяках, когда по цепочке случайных ассоциаций разговор перешел к теме классического танца.
— Русские здесь превосходят всех, — заметил я, — потому что у них есть и вдохновение, и хорошая выучка. Эти два качества слиты у них воедино, как ни у какой другой нации или школы. У турецких танцовщиц совершенная грация и свобода, но никакой жизни. У Дезире Ле Мир, например, действительно есть жизнь; но у нее нет необходимой подготовки.
— Что? Ле Мир! Ты видел ее? — воскликнул Гарри.
— Не на сцене, — ответил я, — я плыл с ней на одном корабле, и она была настолько любезна, что провела со мной довольно много времени. Она, кажется, хорошо осознает свои артистические недостатки, я говорю это с ее слов.
Но Гарри уже не интересовал танец. Он забросал меня вопросами.
Давно ли я знаю Ле Мир? Какая она? Действительно ли принц Доланский, потеряв ее, стрелялся от отчаяния? Красива ли она? Насколько хорошо я ее знал?
Не возьму ли я его с собой, чтобы увидеть ее?
В течение получаса он раз за разом повторял этот вопрос, и с такой настойчивостью, что я наконец согласился, чем привел Гарри в неописуемый восторг.
