Впрочем, сон отчего-то не шел к Ростиславу; он рассеяно слушал болтовню своего стремянного, которому, как всегда, когда требовалось разместиться в тесноте, да не в обиде, постлали тут же, в изложнице [10] князя. Стремянный этот, именем Некрас, прозванием Кузнецов, был личностью весьма примечательной. На вид — полная противоположность своему князю, низенький, грузный, точно колобок, правда, тоже рыжий, но, если у Ростислава это была благородная темная рыжина, то Некрасова буйная головушка полыхала, что лесной пожар. Оттого называли его еще и Рыжий-Конопатый, но только шепотом и наперед оглянувшись по сторонам, поскольку за вторую часть прозвища легко было схлопотать в зубы, а кулак у сына кузнеца был пудовый. Еще имел стремянный склонность к пустой болтовне, плоским шуточкам и панибратству, однако не было у князя слуги вернее и друга преданнее.
И вот Ростислав привычно вполуха слушал околесицу, что так же привычно нес его любимец, думая в то же время совсем о другом, как вдруг одна фраза привлекла его внимание.
— Эй-эй, погоди, куда это тебя сватом посылать?
— Да куда хошь, лишь бы скорее. Я ведь, княже, сейчас не шутки шучу. Нужно тебе вторую жену брать.
— Не хочу.
— Ну так хоть девку.
— Не хочу, — повторил князь.
— А уж тут хочешь, не хочешь, а придется.
— Да постой ты, чего заладил: жену, жену, — поморщился Ростислав. Разговор нравился ему все меньше и меньше. — Может… тут и не в жене совсем дело, — все же заставил он себя выговорить.
— Вот и проверишь.
— Да не хочу я проверять. Знаю, что надо, а не лежит душа, и все тут.
— Ой, далеко соколу на небо летати, а далеко — не далеко, надо долетати! — пропел стремянный. — Эх, странный те человек, княже. Вот я, так с дюжину бы завел. Жаль, боюсь, не потяну… — Некрас коварно замолчал, и Ростислав тут же попался на удочку:
— Это почему?
— Я пухленьких люблю, а они едят много! Разве стольких прокормишь?
Ростислав расхохотался и махнул рукой.
— И, тем не менее, княже, надо решать. Потому что на сегодняшний день ближайший наследник — Остромир Новгородский.
— Остромир мне вовсе не родич.
— Зато родич покойному Мстиславу, которому как раз ты, княже, прости за грубое слово, седьмая вода на киселе. Твоих ростовских… — кто там, троюродных братьев? — в расчет не принимаем?
— Нет, — Ростислав невольно нахмурился. — Отрезанный ломоть. Тому роду я изгой [11]. но даже если бы это было не так, допустить на Белозерский стол любого из них — значит отдать землю под руку Ростовчанина. Они-то ему присягали, и от него зависят.
— Значит, остается Остромир. Да только не зря его зовут Грозным. Чего доброго, наши белозерцы так забоятся, так забоятся, что с перепугу возьмут, да погонят его в шею. Впрочем, этого ты, княже, уже не увидишь. Да и я тоже.
— Ты-то почему?
— Потому что Остромир со своими варяжскими наемниками [12] ступит на белозерскую землю не раньше, чем Некрас Кузнецов в ту землю ляжет!
В изложнице было темно, но, и не видя, Ростислав понял, как окаменело вдруг лицо верного слуги. И поспешно промолвил, отвлекая от тяжких воспоминаний:
— Так, и что еще мы имеем?
— Погоди, с этим еще не все. Экий ты шустрый, точно заяц по весне, — балагурство вернулось к Некрасу так же так же мгновенно, как перед тем исчезло. Остромир-то, как ни грозен, не такой уж плохой государь, вон Новгород при нем богатеет, но земля его не примет. А пока белозерцы будут разбираться с новгородцами, непременно нагрянет Глеб Ростовский, который до сих пор почитает землю нашу своей волостью, самовольно отложившейся.
— Ну, Глебу седьмой десяток, его-то я, Сварог [13]даст, переживу.
— Не загадывал бы ты, княже, богов не гневил. Да и то сказать, кто знает, каков будет его преемник. Княжич Володимер вроде бы норов имеет потише, ну да вдруг не он?
— Итог, выходит, таков. Кровных родственников моих и Мстислава звать нельзя. Значит, остаются родственники княгини.
— Ба! Да Любомир всю казну на яхонтовые пуговицы спустит.
Любомир, младший брат княгини, пригожий, хотя и несколько изнеженный юноша, известен был своей склонностью к красивым вещам. Болтали, будто нарядов у него больше, чем у всей женской половины семьи вместе взятой, и это, незначительное, на первый взгляд, обстоятельство, раздражало князя и мешало всерьез рассматривать Любомира в качестве возможного наследника.
— А Яросвет?
— А Яросвет на пиво. По мне, так лучше уж на пуговицы, все не сразу в нужнике окажется.
— Земля наша не буду говорить где с такими наследничками окажется! — буркнул князь.
— Золотые слова, княжне! Хоть в песню вставляй. Кстати, о песнях. Знаешь, как римляне делали?
— Какие еще римляне?
— Княже! Не знаешь, так постыдился бы! Те, от которых греки пошли [14]. Ежели у какого римского кесаря не было наследника, а так чаще всего и было, он находил отрока из почтенного рода, подходящего нрава и всяких там добродетелей, и его усыновлял.
— Римляне твои такие же чудные, как твои греки. Кто же отдаст своего сына в чужой род?
— На княжение-то? В очередь выстроятся, ровно на водопой.
— Все равно, у словен нет такого обычая, и мы пока не в такой силе, чтобы его вводить.
— А кесари те, кстати сказать, правили плохо, и конец им пришел не скорый. Но ужа-а-сный! В общем, думай, княже, решай. А только помни, что княжеству Белозерскому нужен бесспорный наследник, иначе конец ему придет еще скорей, чем тому Риму.
Глава 2
Я владел мечом по истинному заслуженному праву… Тени славных воинов, некогда владевших этим мечом, плотным кольцом обступили меня. Я знал, что в час грядущей схватки они встанут плечом к плечу со мной.
В. Свержин.
Богатый торговый гость Тихомир Щербатый отнюдь не считал себя мироедом, злыднем и лихоимцем, как величали его многочисленные недоброжелатели. Он делал важное дело: брал то, что там не нужно, и доставлял туда, где оно потребно. А если он, как в сказке сказывается, покупал товар втридешева, продавал товар втридорога, так вольном воля: дешево — не продавай, дорого — не покупай. Правда, главный его совместник [15] Путята Соленый Ус утверждал, что Тихомир — какой же гость, как он, Соленый Ус — ромейский кесарь, поскольку в жизни не бывал далее Новагорода. Сам-то он изъездил половину земли, и усы взаправду просолил морским ветром. Но что поделать, если Тихомира в ладье укачивает, а в седле растрясает? Занялся он было лошадиной торговлей, да лишился пары зубов, попытавшись посмотреть в зубы дареной кобылке. Пришлось из барышника заделаться работорговцем. Тихомир, в самом деле, никому не чинил обид, никому не делал зла, одно благо. Он покупал мужчин и женщин, измученных, голодных, в багровых рубцах от кнута, с затравленными глазами, лечил, кормил, успокаивал и продавал на челядинном рынке уже вполне приличных рабов, дороже вдвое-втрое, и иногда и в пять раз. Правда, попадались порой гордые пленники, которых приходилось обламывать с помощью все того же кнута, ну да это уж они сами были виноваты: чего бы им не смириться, зачем переть против собственной доли?
В этот вечер новый покупатель явился, когда рынок уже был закрыт и барыши подсчитаны. Кряхтя, довольный Тихомир отпирал тяжелый засов бывшего амбара, где содержал он не проданный за день живой товар, одновременно прикидывая, какая из девок наиболее удовлетворяет всем изложенным требованиям. Велес [16] упаси, нежданный покупатель уйдет ни с чем! За дверью женский голос выводил печальный напев:
