Жан слушал и соображал. Это создание безумно, в этом сомнений не было, но в его бреду прослеживались обрывки смысла, и его речь даже казалась не слишком зверской.
— Ты хорошо танцуешь, — крикнул он вниз, — но твоему партнеру ноги отказали. — Создание перестало раскачиваться и стало слушать. — Почему бы тебе не выпустить меня? Я могу сплясать получше твоего Феликса!
Существо швырнуло череп на землю, выпрямилось во весь рост у самой виселицы и злобно зашипело:
— Тебя ждет только смерть. Время выбирает Бог. Я — его помощник. Я веду минутам счет. Тик-так. Тик-так. Тик… так. Вот.
Существо бесшумно опустилось на кучу и принялось собирать лежащие там кости.
Теперь Жан понял: это не демон заполучил его в свою власть, а существо, которое пало так низко, как только может пасть человек. Быть смотрителем виселицы значило питаться отбросами, какими побрезгует даже пес, — да еще пробавляться редкими монетами, которые бросят ему представители правосудия или родственники повешенного, желающие поскорее прекратить страдания своего любимого. Это трудно было назвать жизнью, и Жан понимал, что лучшее, на что он может надеяться, — это скорое убийство.
И в то же время — как он может смириться с такой смертью? Неужели это — подобающий конец его карьеры, последняя жестокая шутка жизни, которая и без того изобиловала ими? Нет. Пока у него остаются дыхание и дар речи, остается и надежда.
— Что ты делаешь с этими костями?
Смотритель вздрогнул, словно успел позабыть о присутствии висельника.
— Суп, — промямлил он, не поворачиваясь. — Ты мне веришь?
— Нет. — Жан повернулся внутри клетки. — Зачем тебе суп из старых костей, когда рядом висит такое свежее мясо?
Смотритель как-то странно зафыркал, и Жан понял, что это — смех.
— А, так вот чего ты хочешь? Быстрого освобождения, которое мог бы тебе подарить мой верный дружок? — Тут он похлопал по небольшим ножнам у себя на поясе. — Но это было бы грехом — разве не так сказал бы твой друг архиепископ? Какие у тебя были знатные провожатые! Обычно нас не балуют таким обществом. Интересно, почему его высокопреосвященство тобой заинтересовался?
Жан с напускным спокойствием ответил:
— Почему они мной заинтересовались? Ну, это такая история…
— История?
— Да. Я слышал, как ты говорил, что любишь за ужином истории. Так вот, у меня имеется одна — если ты пожелаешь ее выслушать.
— О да, мы любим истории, мы с Демоном. Ты говоришь на вороньем? Ну, не важно — он немного знает французский. И конечно, немецкий. Правда, любимый мой?
Ворон слетел с перекладины виселицы, открыл клюв и произнес:
— Оставь глаза! Оставь глаза!
— Вот видишь! А остальное я могу перевести. Нам бы хотелось услышать твой рассказ.
Жан с трудом улыбнулся.
— И какую цену ты предложишь за вечернее развлечение?
— Немного еды, немного вина — и быстрое прощание, коли захочешь. Но только в том случае, если твой рассказ нам понравится.
— Я не ем бульон из костей.
— И мы тоже! — воскликнул смотритель. — Неужели ты думаешь, что Фуггер растерял все свои превосходные манеры? Некогда я кушал с серебряной посуды. А теперь у меня есть холодное рагу из овощей. И вино. Может, у меня даже найдется черствый-пречерствый хлеб.
— Ужин, а потом быстрый переход из одного ада в другой? Несправедливая плата за мою историю!
— А чего пожелает юный Орфей? Полагаю, чтобы твоя возлюбленная вышла из Аида?
— О нет, ничуть. — Жан прижался щекой к прутьям. — Только возможность продолжить мою историю.
В темноте блеснули белки глаз.
— Ты хочешь сказать, что у этой истории еще нет завершения? Фуггер ненавидит истории без конца! Ненавидит! Все истории должны иметь конец, и конец всегда должен быть печальный.
— Ну, это тебе судить. Ты можешь сделать конец таким, каким пожелаешь. Потому что в этой истории будете и вы с Демоном.
— Ты слышал, Демон? История, в которой окажемся мы с тобой! Такое мы должны услышать!
— Тогда давай договоримся. Если моя история вам понравится, ты отпустишь меня продолжать ее. Нельзя допустить, чтобы она умерла здесь, со мной. Если же нет… Ну, может, я выпью немного твоего вина и приму помощь дружка, которого ты держишь при себе. Договорились?
Фуггер подпрыгнул, ухватился за клетку и просунул руку между прутьями, чтобы не упасть. Он повис так, раскачиваясь, и железный крюк заскрежетал в петле. Лицо у него было заляпано грязью, но глаза в лунном свете сверкали. Он устремил их на Жана и прошептал:
— Договорились! Но знай, юный Орфей: мы с Демоном слышали все трагедии, да-да, слышали. Сотни людей запихивали туда, где сейчас сидишь ты. Каждый рассказывал свою историю — о потерянной любви, неотомщенном убийстве, похищенной девственности, — и никто не вышел на свободу. Ни один! Демон считает, что я способен выслушать рассказ из уст самого Господа — и умыть руки, словно Пилат. — Веки опустились, и Фуггер тихо добавил: — Может, он прав. Так я погряз в грехе, так опустился.
Тут он свалился вниз и скрючился над кучей отбросов, невнятно бормоча и копаясь в грязи, покуда не извлек оттуда измазанную бутылку и мешок. Он откупорил бутылку зубами, сделал глоток, что-то выплюнул и снова приложился к горлышку.
— Так что пой нам свою песню, юный Орфей, тронь наши сердца. Но берегись! Мы любим истории с началом, серединой и концом. Настоящие истории. А потом… кто знает? Ты понимаешь, какая у тебя задача?
— Да, — ответил Жан. — И если ключ не окажется в замке, когда я закончу мою историю, пусть Бог смилостивится над нашими душами.
— Аминь! — вздохнул Фуггер.
Он вытянулся на куче, устроился поудобнее и приготовился слушать.
Но как все это рассказать? С наползающим рассветом в Жане поднималось чувство безнадежности. История, поведанная безумцу и его птице сквозь прутья железного гроба, — невероятная история об убийстве королевы и ее просьбе к своему убийце — просьбе сделать невозможное! Люди в здравом рассудке сочли бы его сумасшедшим, а сумасшедший слушатель… Ну что ж, возможно, он единственный сочтет его нормальным.
Жан попытался решить, с чего начать. Со своего жилища в Сен-Омере, где он безнадежно оставался трезвым, хотя постоянно пил вино? С объяснений, почему избрали именно его? Со своего умения владеть мечом палача?
Он не умел говорить: его профессия редко требовала слов. Но тут они внезапно пришли к нему. Давным-давно, в счастливые дни, он убаюкивал свою дорогую дочурку Ариэль: она засыпала под его коротенькие истории. Больше всего ей нравились те, которые были простыми и правдивыми. И он глубоко вздохнул и начал.
Туман окутывал лодочку со всех сторон. В клубящемся белом облаке терялась вода, похожая на прокисшее молоко. Казалось, они никогда не доберутся до пристани. Лодочник, такой же медлительный, как и его суденышко, жаловался на поздний час и полуночное плаванье. Жан решил, что таков, должно быть, лимб — приграничная область ада, где тело и воля бессильно изнемогают рядом с тем местом, которого им не достичь никогда.
