— Золота или надежд?
— Надежд, конечно. Будь я проклят, если хоть одна здешняя деревенщина увидит нашего святого! Этот скряга захапал его и будет держать под замком до тех пор, пока его надежда не изойдет смертным потом. А этого, брат мой, никогда не произойдет — тому, кто мечтает добывать золото из пустоты, надежда заменяет и хлеб, и сон, и веру, и вечное блаженство. До той поры он никому и словом не обмолвится, в надежде, что рано или поздно святой снизойдет к мольбам.
— Я думаю, он предпочтет ловить золотые в карманах паствы, а святого Ауруса сделает наживкой. — Красивый школяр поднес к уху кошелек, с удовольствием прислушиваясь к звону монет. — Но ты прав — его ждет неудача. Наш святой не любит скаредов. Посему, брат Ренье, дабы не утратить его покровительства, постараемся, чтобы эти славные кругляшки не оседали у нас надолго.
— Золотые слова, брат Андреас! — в тон ему ответил товарищ, и оба, не мешкая, пустились напрямик через поля, оставляя Тинен в стороне.
В маленьком городке Ланде, что на границе с Намюром, был дом, получивший в народе прозвание «De Zwarte Huis» — «Черный дом». Улица Суконщиков, на которой он стоял, страдала от частых пожаров и не раз выгорала едва ли не подчистую. Но этот дом пламя не брало, лишь копоть все глубже въедалась в его стены. Многие полагали, что дьявол приложил к этому руку, поскольку о доме ходила дурная слава. Говорили, что много лет назад он был заложен нечистому, и, когда кончится срок заклада, господин дьявол непременно явится за своим добром. Владельцы старались поскорее сбыть дом с рук, и, несмотря на дороговизну жилья, он часто стоял заколоченным. В конце концов он перешел Питеру Зварту, эшевену, как часть приданного жены, а потом — его сыну Хендрику.
Однако и теперь про дом говорили «De Zwarte Huis», а не «huis des Zwarts»[4] — как следовало бы.
С изумлением и страхом смотрели люди на Питера Зварта, на его роскошную одежду, не подобающую простому бюргеру, на золотую цепь у него на груди, на мясистое лицо под алым шелковым шапероном. При звуках его голоса птицы взмывали в воздух, а собаки трусливо поджимали хвосты. Спесь эшевена доходила до того, что он не раз заявлял, будто и черт его не страшит.
Но Хендрик Зварт не напоминал отца ни внешностью, ни характером. Изредка соседи видели, как он, до носа закутавшись в плотный коричневый плащ, идет к мессе вместе со своей младшей незамужней сестрой, госпожой Миной. Хендрик Зварт не вышел ростом, вдобавок одно плечо у него торчало вверх, а голова, слишком большая, болталась на тонкой шее, словно горшок на ручке метлы. При ходьбе он подволакивал ноги, а, остановившись, раскачивался из стороны в сторону, будто искал опору для своего хилого тела. Во всякое время года он носил одежду из плотного темного сукна, подбитого мехом, но его вечно трясло, как в лихорадке.
Госпожа Мина едва доставала макушкой до носа низкорослого брата, за которым следовала повсюду тенью. Она была блеклой, словно трава, выросшая под камнем, с плоским круглым лицом и бесцветными глазами навыкате.
В церкви Зварты занимали полагающиеся им места на передней скамье, но держались так отчужденно, что никому в голову не приходило с ними заговорить. При встрече им кланялись, а за глаза называли «Dwerg en Midget» — «Гном и Карлица». Но в том их вины не было: известно, людям только дай почесать языки. Про господина же Хендрика и госпожу Мину никто не мог сказать ничего дурного. Хорошего, впрочем, тоже.
Зато опять пошли слухи о Черном доме. Теперь говорили, что дьявол подает знак деревянной колотушкой и так дает понять, что скоро явится за своим добром. Люди, живущие на улице Суконщиков, не раз слышали этот глухой, равномерный стук, словно доносящийся из-под земли. Иногда без всякой причины вокруг дома расползался запах гнилого болота, а на крыше заводили пляс бесовские огни, приводя в трепет прохожих.
Ян Рапек, общинный стражник, как-то остановился поболтать с птицеловом Вихте; оба так увлеклись, что не заметили, как обоих накрыла тень проклятого дома. Вечером того же дня, сидя в трактире, они почувствовали слабость и боль в горле, потом рты у них наполнились кислой слюной, а выпитое пиво фонтаном изверглось обратно. Прошло не меньше недели, прежде чем Рапек смог выйти из дома, а птицелов так до конца и не оправился, и с тех пор руки и ноги у него тряслись сильнее, чем при пляске святого Витта.
Правда, находились умники, утверждавшие, будто дьявол здесь не причем: мол, дома на улице Суконщиков проседают из-за того, что вода подмывает землю — отсюда и треск, и тяжелый запах, а огни над крышей — всего лишь искры, вылетающие из дымохода; Ян Рапек с приятелем отравились прокисшим пивом, что неудивительно, ибо другого не подают в той жалкой корчме, где они пьянствовали. А Хендрик Зварт и его сестра, конечно, малоприятные особы, живут уединенно и ни с кем не поддерживают дружбы, но все же люди почтенные и уважаемые.
Кроме хозяев в Черном доме жили две служанки — старая и молодая. Первая провела здесь большую часть жизни: убирала, стирала, стряпала, присматривала за хозяйскими детьми и не желала для себя ничего иного. Но в последний год ее сильнее обычного мучил ревматизм — бывало, она несколько дней кряду корчилась на своем тюфяке, от боли ухая, точно сова. Тогда в помощь старой Грит решили взять молодую здоровую девушку. Нашлась такая, что всех устроила — сирота, зарабатывавшая на жизнь шитьем и стиркой белья. Звали ее Сесса Барок, нрав у нее был кроткий, поведение скромное, лицо пригожее, как у истинной брабантки; болтать попусту она не любила и работы, даже самой тяжелой, не чуралась. Родственники девушки, бедные сукноделы, остались довольны тем, что она нашла себе место, но на всякий случай посоветовали ей сходить на богомолье в монастырь святой Гертруды. Сесса так и сделала, после чего, собрав пожитки, перебралась в Черный дом.
Был теплый солнечный весенний день, но старая служанка места себе не находила и, держась за поясницу, ковыляла из угла в угол.
— Будет дождь, — говорила она Сессе. — Вот увидишь, непременно будет дождь. Ох, святая дева, пожалей мои бедные кости!
И вправду, к вечеру небо затянуло тучами, ветер погнал по улице клубы пыли, в домах стали зажигать свечи раньше обычного. Грит совсем расхворалась, под конец она и вовсе не могла разогнуться. Сесса уложила старуху в постель, принесла ей теплого молока и грелку, со всех сторон подоткнула одеяло и уже хотела уходить, но вдруг Грит схватила ее за руку:
— Вот что, — прошептала она хрипло, — нужно было мне сходить в погреб, который за домом — пойди ты вместо меня. Вот тебе ключ. Когда войдешь, увидишь справа большую бочку, в ней земля. Вырой оттуда медный горшок, да смотри, аккуратней. Крышку с него не снимай, поняла? Заверни его в полотенце и принеси сюда, я скажу, что с ним делать.
