У Спалатина было скучающее лицо. Мистерия, судя по всему, утомила его, но он по-прежнему стоял рядом с Мартином.
— Мне кажется, вы переоцениваете мою власть, отец Мартинус, — сказал он. В голосе его звучало сомнение, но Мартину показалось, что в нем сквозит лукавство. Видимо, то, что рассказывали о секретаре в городе, было правдой. Спалатин был блестящим дипломатом и тонким политиком, который всегда добивался поставленной цели.
— Секретарь курфюрста тоже нуждается в поддержке достойных людей. И я надеюсь, вы сможете помочь мне. — Он прервался, чтобы поаплодировать, когда толстого грешника, как пустой мешок, спустили по балкам вниз.
Мартин нахмурился:
— Как, скажите, монах может быть полезен вам или двору? И при этом именно я…
— Курфюрст Фридрих гордится своими реликвиями! — резко перебил его Спалатин. — Он потратил на их приобретение двадцать лет жизни и целое состояние. И накануне Дня всех святых тысячи верующих паломников стекутся к замку, чтобы посмотреть на них!
— Но самое главное — они будут платить за это деньги! Чтобы увидеть все это великолепие! Хлеб последней тайной вечери, молоко из груди святой Девы Марии! Тернии из венца, терзавшего на Голгофечело Господа. Не говоря уже о девятнадцати тысячах косточек, принадлежащих гигантскому сонму святых! — воскликнул Мартин.
— Вы знаете столь же хорошо, как и я, что покаянные подношения у нас приняты, точно так же, как исповедь и искреннее, настоящее раскаяние!
По лицу Мартина скользнула ироническая улыбка. Теперь он наконец понял, откуда дует ветер, принесший на его голову секретаря.
— О да! Настоящие молитвы, настоящие монеты — и на один миллион девятьсот тысяч двести лет и еще на двадцать семь дней меньше вы проведете в огне чистилища.
Спалатин собрался было дать Мартину отпор, но в этот момент архангелы на сцене начали как одержимые махать крыльями. Толпа ответила одобрительными возгласами. Секретарь курфюрста с нетерпением ждал, пока гомон утихнет, а затем назидательно поднял указательный палец.
— Не пытайтесь укусить руку, которая вас кормит, отец Мартинус. Наш всемилостивейший курфюрст печется и о вашей кафедре в этом университете. Его реликвии, о которых вы столь презрительно отзываетесь на своих лекциях, оплачивают и ваш труд!
— А тот, кто платит шпильману за его игру, разве указывает ему, какую мелодию играть? — спросил Мартин.
Внезапно он ощутил судорожные боли в желудке. С некоторого времени эти боли мучили его по утрам, и приступы все учащались, но несмотря на все уговоры брата Ульриха он до сих пор не обратился к врачу. Он считал, что боли исчезнут сами собой, если не обращать на них внимания.
От наблюдательного Спалатина не ускользнул этот внезапный приступ. Сановник улыбнулся:
— Видите вон тот витраж, прямо над балюстрадой? — спросил он льстивым голосом.
Мартин поднял голову и кивнул.
— Его светлость наблюдает за представлением из этого окна. Вполне возможно, он нас видит. Так не заставляйте же его испытывать смущение!
— У меня и в мыслях такого не было! — ответил Мартин. — Возможно, вы намеревались сообщить курфюрсту о содержании моей лекции. Тогда вы могли бы также объяснить ему, что говорится в Священном Писании о покаянии и искуплении!
Спалатин наблюдал, как стражники перебегали от одного костра к другому, чтобы загасить пламя. Люди, смеясь и переговариваясь, устремились к стрельчатой арке ворот, а актеры в ярких костюмах, шпильманы и слуги принялись собирать разбросанный театральный реквизит. На помосте появился священник и, воздев к небу руки, произнес заключительные слова.
— Не беспокойтесь, отец Мартинус, — сказал Спалатин, когда неудержимая волна людей повлекла их к выходу. — Я пересказал курфюрсту каждое слово, которое вы произнесли во время лекции. К моему великому удивлению, Фридриху в высшей степени понравились ваши рассуждения. Теперь он вынашивает мысль отобрать у доминиканцев право отпущения грехов в Саксонии.
— Это было бы воистину мудрым решением! — Мартин облегченно вздохнул и бросил взгляд на ярко освещенные окна в центре верхнего этажа. К его разочарованию, за цветными стеклами он различил только смутную тень.
Спалатин рассмеялся, забавляясь сосредоточенностью Мартина.
— Его светлость пригласит к себе сегодня придворного художника Кранаха, чтобы сделать несколько эскизов к портрету. Вы уже слышали что-нибудь об этом художнике?
— О Кранахе? Ну разумеется, господин секретарь. Он и его супруга Барбара — мои прихожане.
— Очень одаренный человек, — произнес Спалатин с уважением. — Настоящий талант!
Он остановился возле ступеней парадной лестницы, где еще оставались придворные: дамы в дорогих нарядах и господа в строгих черных одеждах спокойно о чем-то беседовали.
— Курфюрст оказывает покровительство его мастерской, ибо она делает честь Виттенбергу и его двору. И он также не пожалеет сил, чтобы и вы впредь украшали собою наш университет. Здесь все зависит только от вас.
Спалатин кивнул Мартину на прощанье и поспешил к порталу замка. Полы его камзола раздувал ветер. Мартин еще долго смотрел ему вслед. Наконец, словно очнувшись, он пошел через двор, и тут на опустевшей сцене заметил детей. Они окружили гигантские весы и, смеясь, дергали за цепи, трогали чаши. Какая-то веснушчатая девчушка с огненно-рыжими волосами бросала на чаши весов камешки. Вдруг она топнула ногой и воскликнула:
— Твои грехи слишком много весят, Тильман. Видишь? Значит, тебе вечное проклятие!
— Вечное проклятие! — загомонили дети. Все они обеими руками ухватились за края левой чаши. — В ад его, в ад! — с насмешкой указывали они пальцами на тщедушного мальчонку, который в крайнем смятении отступал к краю сцены.
От испуганного крика мальчика у Мартина перехватило дыхание. Ребенок беспомощно балансировал на краю сцены, размахивая руками. В любой момент он мог потерять равновесие и упасть вниз. Мартин со всех ног помчался к помосту. Он хотел было крикнуть мальчику, чтобы тот был осторожен, но понял, что его призыв может только испугать ребенка.
— Еще один камешек, и чаша опустится, — издевательским голосом произнесла рыжая девчонка. Ни она, ни другие дети толком не понимали, зачем они все это устраивают. Они просто-напросто подражали взрослым актерам.
И вдруг со стороны ворот донесся гневный окрик. Один из стражников тоже заметил детей. Он быстро бежал через двор, его алебарда грозно поблескивала. И тут маленький Тильман потерял равновесие. Он шагнул в пустоту и полетел вниз.
Мартин, вытянув руки, рванулся вперед. Мальчик упал — и очутился у него в объятиях. Охнув, Мартин вместе с ним повалился на землю.
