И мой Саша Поляков обнимается с рослым мушкетером... Вот что померещилось мне поздним вечером в редакции над рукописью друга. И, перебирая в сознании обрывки увиденных картин, я все еще вижу, как командир Нарвского полка, не оборачиваясь, шагает все дальше и дальше, может быть, и не подозревая о том, что происходит за его спиной.
Так он дошагал до высоких сановных степеней в Российской империи, верно служил царю, стал наместником Крыма и Кавказа, оказался даровитым администратором, ему и до сих нор стоит памятник в Одессе.
2Читаем Наставление... И ясно ощущаем, как обогнало оно порядки, заведенные в русской армии гатчинской школой.
Крайне интересно то место, где говорится о вреде разницы между поведением офицера в дни затишья на войне и во время жарких боевых действий. Наставление дает исчерпывающие указания по этому поводу.
«В некоторых полках есть постыдное заведение, что офицеры и ротные командиры в спокойное время строги и взыскательны, а в войне слабы и в команде своих подчиненных нерешительны. Ничего нет хуже таковых офицеров; они могут казаться хорошими на парадах, на учениях, но для настоящей службы их терпеть в полку не должно».
Необыкновенно ясно сказано далее об отношении офицера к солдатам и о чести офицерского звания:
«Господам офицерам, особливо ротным командирам, в сражении крепко и прилежно замечать, кто из нижних чинов больше отличается храбростью, духом твердости и порядка, таковых долг есть высшего начальника скорее производить в чины, ибо корпус офицеров всегда выигрывает получением настоящего храброго офицера, из какого бы рода он ни был.
Всякий унтер-офицер и всякий солдат да будет уверен, что за действительное перед прочими отлично и заслугу в трудном положении, как-то: за удержание бегущих и обращение паки их на неприятеля, за умение сохранить в команде своей настоящий дух твердости и бодрости в самой большой опасности — он будет произведен и тем откроет себе дорогу к чинам и почестям, для чего тем больше должен он и в поведении своем быть отличен. С другой же стороны, непременная обязанность есть всех офицеров непослушного или трусливого унтер-офицера или солдата, ежели тут же для примера прочим его не закололи, тотчас после дела представить в полк к суду с свидетелями его преступления, дабы без потери времени по закону смертию его наказать было можно».
Есть все основания утверждать, что Наставление не было у Воронцова просто декларацией. Забегая вперед, проиллюстрирую это утверждение красноречивым примером. После разгрома наполеоновской армии Воронцов командовал русским корпусом, размещенным во французских пределах. Потери в ходе войны настолько поубавили и без того малое число грамотных нижних чинов, что на должность унтер-офицеров и фельдфебелей назначались солдаты, не умеющие ни читать, ни писать.
Воронцов предписал завести в полках «школы грамотности», а затем и практику взаимного обучения. К павловской системе подготовки войск, окончательно сложившейся в первом десятилетии XIX века, он относился крайне отрицательно. В 1815 году в письме к генералу Сабанееву он писал вполне определенно:
«Я всегда в себе думал, что ежели по опыту найду, что военная служба без пустого и без резонного бесчеловечья существовать не может, то я в оной не слуга и пойду в отставку; но чем больше я видел, тем больше уверился, что строгость нужна только за настоящие вины, а не по педантству или капризам, что в сем случае она только унижает солдат и совершенно уничтожает всякую амбицию и усердие. Где дерутся без причины, там за настоящие преступления мало в пропорции взыскивают. Солдат, который ждет равного наказания за разбой и за то, что он не умел хорошо стать вестовым, привыкает думать, что и грехи сии суть равные».
Пренебрегая парадными кунсштюками, Воронцов вводил в своем полку, дивизии, а затем и в корпусе различные новшества. Он едва ли не первым начал обучение рассыпному строю, которому тогда учили только в егерских полках, требовал точной прицельной стрельбы...
Все это, вместе взятое, да еще и «школы грамотности» по методу взаимного обучения навлекли на Воронцова некие подозрения.
В Петербург, видимо, догромыхала «телега» с доносом, и в придворных сферах возникли слухи: молодой генерал пренебрегает высочайше утвержденными правилами боевого обучения. Доносы возымели действие, ибо гатчинцы без устали боролись против суворовской школы. В корпус прикатил брат царя, великий князь Михаил Павлович.
Был назначен день смотра. Воронцова выручил его любимый полчок, тот, которым он когда-то командовал, Нарвский мушкетерский. За несколько дней грамотные унтера «подрепертили» солдат, смекнувших, в чем тут дело, и великому князю было представлено батальонное учение этого полка. Оно прошло с истинным блеском.
Михаил Павлович, как указывают хронисты, остался доволен. И не только ходом самих учений, тут Воронцов ничего и не опасался, но, что гораздо важнее в глазах инспектирующего, заключительным плац-парадом, проведенным по всем правилам шагистики. А что было делать?
Великий князь Михаил Павлович в разговорах со свитой не скрывал удивления. Он ожидал найти корпус в полнейшем беспорядке, особенно по части «строевого балета», как иронически называли суворовские офицеры ухищрения гатчинцев. Оказалось, полк был на высоте во всем. Великий князь послал в Петербург вполне успокоительное сообщение. Так солдаты, благодарные за человеческое к себе отношение, выручили своего генерала. Что говорить, Воронцов, сын русского посла в Англии, крупный помещик-крепостник, был далек от каких-либо якобинских, радикальных воззрений. Просто разумное, хотя и весьма строгое, обращение с «серой скотинкой» он полагал полезным для совершенствования воинской службы во благо империи.
И однако же тем учением эта история не окончилась. Летом 1818 года Александр I, возвращаясь с конгресса в Аахене, проехал в Любеж, где лично произвел смотр войскам Воронцова. Он сделал лишь одно замечание: «Люди при маршировке недостаточно вытягивают носки». Самодержец, как известно, не понимал военного дела. Русская историография давно отметила родовую черту Романовых, начиная с Павла, — их страстную привязанность к фрунтовой шагистике, поскольку в военной стратегии они были полными профанами.
На роскошном балу, устроенном Воронцовым, император жаловал командному составу корпуса награды; сам Воронцов получил орден Владимира I степени, чем остался недоволен, так как рассчитывал быть произведенным в генералы от инфантерии. Как видно, доносы все же оставили какой-то осадок в сознании государя.
