Итак, под величайшим секретом в гостиницу, где жил Тади Бой, доставили шкатулку с мылом, духами и драгоценностями, шпагу, перевязь и кинжал, оплаченную квитанцию на сумму в сто пятьдесят крон, дающую право взять любую лошадь напрокат, и полный придворный костюм, стоящий колом от золотых пряжек и шитья. Целый день посылка лежала нераспечатанной в комнате оллава, а рядом — похожий пакет, который тоже содержал придворный костюм, правда, не столь роскошный, присланный от портного французской короны. О'Лайам-Роу, который вернулся в пять, с приятностью посетив нескольких друзей, начиная с Мишеля Эриссона и кончая госпожой Бойл, обнаружил, что спальня в «Золотом кресте» пуста, оба ящичка закрыты и нетронуты, а рядом с ними раскиданы по кровати потертые черные одежки.
Тади Бой Баллах вернулся, влез в свой единственный запасной костюм, забрызганный соленой морской водою, и, презрев даже самые скромные требования изящества и гигиены, каковым О'Лайам-Роу в свое время отдал-таки должное, пешком потащился в аббатство Сент-Уэн — выглядел он, по словам Пайдара Доули, как закопченный чан, где кипятятся измазанные сажей носовые платки. Ибо если упрямый О'Лайам-Роу подчинялся своим прихотям, то Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда жил по законам вдохновения.
Убранные в тонкий муслин и золотое шитье, в парчу и тафту, укутанные в шелка с серебристым отливом, в бархат и белый мех, на котором бриллианты сверкали, как крупинки сахара, с накрашенными лицами, выщипанными бровями, с накладными волосами из шелка-сырца, благородные дворяне Франции расположились среди восковых свечей и цветов, как полсотни конфеток в уютной корзиночке. У самого нижнего края самого последнего стола, словно черный сухарь рядом с редкостными плодами, торчал Тади Бой Баллах.
Войдя в залу вместе со свитой королевы-матери, Эрскин сразу же увидел его и по тому, как напряглось лицо. Марии де Гиз, понял, что она тоже обескуражена. Том уселся, стараясь не замечать ни взгляда жены, ни с великим трудом приведенного в порядок лица Дженни Флеминг. Он прекрасно знал эти церемонии, надоевшие ему до тошноты, до величайшего омерзения. Он предпочитал простую пищу, а простая одежда казалась ему несбыточной мечтой — рядом с его лицом, здоровым, свежим, розовым, как креветочное масло, самый белоснежный бархат казался пропыленным. Итак, он уселся; снова поднялся, когда вошел король: отметил сказочный поклон д'Обиньи; подумал, что, трубач, наверное, выпил лишку. Прозвучала вторая, более звонкая фанфара, и ужин начался. Взгляд Эрскина снова и снова неудержимо скользил к нижнему краю стола.
Сорняк на самой прекрасной в целой Франции грядке, Тади Бой был посажен, не без злого умысла, рядом с завитой и накрашенной, звенящей серьгами и надушенной персоной юного Луи, первого принца Конде. Брату герцога Вандомского Конде было чуть больше двадцати лет; это был настоящий принц из дома Бурбонов: худощавый, бледный и необычайно ловкий, несмотря на искривленное плечо, на которое он просто не обращал внимания, поскольку не нуждался ни в поощрении окружающих, ни в их снисхождении. У принца Конде, младшего брата, были все задатки повелителя. Под слоем косметики таились приметы будущего величия — уже и сейчас его отмечали, с ним считались. Даже праздный, он представлял собой силу, которой нельзя было пренебрегать: относительно него и еще троих дворян из ближайшего окружения короля взахлеб передавали самые невероятные, самые скандальные слухи.
Вторым из этого маленького кружка был его старший брат, Жан де Бурбон, сьер Энгиенский, смуглый и красивый — он недавно вернулся из Лондона вместе с младшим из Гизов и теперь сидел здесь же, за этим столом; один из его локонов был выкрашен в розовый цвет. Д'Энгиен был не богаче, чем Конде, но так же привык потакать своим желаниям и вел такую же веселую жизнь, чуть более беспутную и, уж разумеется, более эксцентрическую по самой своей сути. Не любить его было трудно, и немногие на это отваживались.
В Лондоне д'Энгиен оставил третьего галантного кавалера, Франсуа де Вандома, видама 26) Шартрского. Любимец шотландской королевы-матери, видам сочетал блеск и обаяние с тонким дипломатическим умом: если на повестке дня стояло заключение договора с какой-нибудь пожилой королевой, посылать следовало именно его. В настоящий момент в Лондоне он очаровывал английских дам своими праздниками, каждый из которых обходился ему в четыре тысячи крон, и на этих веселых собраниях даже самые чопорные вельможи двора забывали о приличиях — д'Энгиен привез во Францию крайне остроумный рассказ о том, как герцог Саффолк на одном из вечеров видама переоделся монахиней. Живого нрава, суеверный, вечно замышляющий что-то, видам был самым приятным сотоварищем из всей четверки.
И, наконец, рядом с королем стоял Жак д'Алъбон, сеньор де Сент-Андре, маршал Франции — солдат, вельможа, сын правителя Лиона, богатый, безрассудно смелый и находящийся в зените власти, он был лет на двадцать старше своих троих друзей.
Четырнадцать лет тому назад, когда Генрих стал наследным принцем, он приблизил к себе Сент-Андре, чтобы тот его научил, как сделаться королем для придворных и полководцем для армии, — Диана же постаралась преподать ему навыки более нежных искусств. И так же, как и в случае с Дианой, растущая привязанность дофина к его наставнику стоила Сент-Андре немилости короля Франциска. Сразу после смерти Франциска свежеиспеченный король сделал Сент-Андре членом Тайного совета, маршалом Франции, кавалером ордена Святого Михаила, первым камергером, а позже отдал своему любимцу должность правителя Лиона, которая принадлежала его отцу. Проницательный, отважный, состоящий в близкой дружбе с королем, Сент-Андре разделял с тремя своими товарищами, с младшими из Гизов и с прочими остроумными, образованными и в меру безнравственными светочами двора вкус к роскоши и счастливый дар расточительства, которые и сделали из Франции притчу во языцех для всей Европы.
Из этих четверых придворных трое пострадали от немилости старого короля и какое-то время жили, по меркам таких людей, как Конде или видам, почти в нищете — последний, как простой постельничий Франциска, получал годовое жалованье в жалких двенадцать тысяч крон. Всем им пришлось пораскинуть мозгами, чтобы выйти из этого положения: видам отказался жениться на младшей дочери Дианы, за что его приблизила к себе королева; а принц с большим умом пользовался благосклонностью замужних придворных дам. Так и в этот вечер Конде всячески избегал смотреть на супругу маршала Сент-Андре, даря все свое внимание прекрасной и чопорной принцессе Ла Рош-сюр-Йон, которая сидела справа от него. Шестым чувством придворного угадав дилемму между обязанностями короля и его склонностями, принц Конде всеми силами старался потакать вторым, а следовательно, не пытаясь даже притвориться любезным, беспрестанно демонстрировал Тади Бою Баллаху свою круглую, расшитую драгоценными камнями спину.
