Лабыр. Захрипел, упал.
Через минуту-другую стало тихо, покойно. Только закричала вдали ночная выпь.
Святополк не спешил. Просидел за елью до тех пор, пока тьма не начала сереть. Но и тогда подкрался осторожно и каждого печенега – двух снаружи, трех в шалаше – на всякий случай пырнул мечом в горло.
Пригорюнившись, встал над Ратибором. Бедняга лежал с разинутым в смертном крике ртом, желтая борода потемнела от крови.
– Прими, Господи, душу раба Твоего, – прошептал князь, утирая слезу. Жалко было брата, любил его. Но еще больше было жалко себя. Ну, перехитрил судьбу, остался живой. А проку? Никто не защитит, никто не поможет. Главное – идти некуда. Хотел быть первым, а стал один-одинешенек.
Зато живой. Это лучше, чем мертвый.
Перекрестившись, начал исполнять задуманное.
Снял с пояса у мертвого печенега булаву, железное яблоко. С размаху ударил Ратибора по лицу, а потом вдругорядь – размозжил в красную лепёху. Потом, кряхтя, стащил с трупа потрепанные сапоги, вместо них натянул свои, ало-сафьяновые. Трудно было.
Накрыл брата княжеским корзном.
Так, с этим всё.
Острым, арапской стали ножом отрезал себе под корень бороду и соскоблил что осталось. Усы не тронул, это у них можно.
Кольчугу скинул, остался в одной рубахе. Пояс узорчатый с мечом тоже долой, может выдать.
Напоследок, прочтя покаянную молитву, снял с шеи крестик, бросил наземь.
На Бога только дураки надеются, и зря. Бог дураков не любит.
Ручей нашел быстро – он журчал, а тропинку не сразу.
Но нашел. Пошел по ней.
Сначала услышал вой и плач, потом вышел на расчищенное от деревьев место. Постоял за дубом, посмотрел.
Деревенька была убогая. Два десятка землянок, избенка с резным коньком, вдали колосилось ржаное поле. Им, стало быть, и кормятся.
Под высоким Перуньим столбом толпились людишки, с сотню. Выли бабы. Должно быть, над покойниками, которых давеча порубил Ратибор.
Святополк подошел незаметно. Встал за спинами, да как возопит:
– Слава Перуну!
Все на него обернулись. Ты что за человек, спросили, откуда, пошто к нам пришел – и прочее.
Святополк помолчал, чтоб утихли.
– Я вольный волхв, между лесных людей хожу, подальше от христолюбов. Имя мое – Велимудр. О чем плачете? Не говорите. Сам спознаю.
Смежил вежды, губами пошевелил.
– Беда у вас. Пришел бородатый, весь в железе, осиротил вас. Так?
Глядели на него разно. Бабы – те поверили, рты поразинули. Мужики, однако, по большей части щурились. Бритые рожи, они недоверчивы.
Бороды на Руси отпускали те, кто нового бога принял, – потому что у Исуса борода. Люди исконные, старой веры, считали это зазором. Борода у Перуна, смертным ее нельзя.
– Пришел из лесу железный бес с желтой бородой, – сказала старуха. – Берендея, волхва нашего, убил. И еще двоих. Вот, плачем. Кто теперь будет за нас перед Перуном заступничать?
– Видно, затем меня к вам тропа и вывела. Не оставлю вас, поотечествую над сиротами.
Мужики по-прежнему супились, но Святополк на них не смотрел, только на Перуна.
– Бог честной Перуне, будет тебе треба, а сей мирно́й общине воздаяние!
Простер руку, возгласил:
– Здесь ждите. Пойду обидчика вашего искать!
Вернулся к ручью, где на берегу оставил печенежскую булаву. Посидел недолгое время. Пошел обратно.
Деревенские всё густились возле Перуна, размахивали руками.
– Вернулся! – закричал кто-то. – Велимудр вернулся!
Расступились.
Святополк подошел к истукану, поклонился, положил окровавленную булаву к столбу.
– Прими, Перуне, требу.
Распрямился.
– Сразил я супостата желтобородого. С ним были пятеро печенегов. На них смертное заклятье положил, я умею. Душу из них вынул. Идите, детушки, в ельник, что по-над ручьем. Закопайте трупы поглубже в землю, да сверху побольше каменей навалите, чтоб злые духи ночью не шастали. Коней приведите, они нам сгодятся. А я отдохну. Устал.
Деревенские не пошли – побежали.
Сел Святополк, привалился спиной к Перуну. Стал думать.
Ныне разнесется, что в лесу закопали желтобородого человека в княжеском наряде и с ним печенегов. Такие вести во все стороны быстро летят. Дойдет и до Ярослава, и до Болеслава. Успокоятся, перестанут искать.
Нос совать из чащи боле нельзя, никогда. Видно, придется тут век доживать, безвылазно, с этими мышами лесными.
А и ладно, утешил себя великий князь. Буду хоть и среди мышей, да все-таки первый.
Биографией Святополка Владимировича никто из историков, насколько мне известно, специально не занимался, но подробная информация о междоусобной войне, затеянной неугомонным князем, собрана в книге С. Михеева «Святополк седе в Киеве по отци» (2009). Версия о том, действительно ли убийцей Бориса и Глеба являлся «Окаянный», всесторонне изучена в работе Н. Ильина «Летописная статья 6523 года и ее источник» (1957), а также в книге Д. Боровкова «Тайна гибели Бориса и Глеба» (2014) и статье М. Талашова «Истоки династического кризиса в Киевской Руси 1014–1019 гг.».
Великий князь, вошедший в историю со столь лестным эпитетом, обрел мудрость в весьма нераннем возрасте, да и на склоне лет блистал ею не всегда. Пожалуй, самой сильной стороной этой личности был не какой-то сверхъестественный ум, а очень важная для правителя, да и для любого человека способность, потерпев неудачу, упав, вновь подняться и идти дальше. Целеустремленность, настойчивость, умение учиться на ошибках – вот главные достоинства государя, при котором Киевская Русь достигла своего наивысшего расцвета.
Начало его жизненного пути было непростым. Хоть Ярослав и родился сыном могущественного монарха, он, как в свое время и его отец, был «подпорченным». Если Владимиру мешало происхождение от матери-рабыни, то Ярославу – увечье. Он родился с сильной хромотой, что, во-первых, являлось серьезным гандикапом для воина, а во-вторых, считалось знаком Божьей немилости. (В ХХ веке после вскрытия гробницы Ярослава ученые определили, что у него была выраженная патология тазобедренного и коленного суставов; он не только сильно припадал на одну ногу, но и должен был страдать от возрастной деформации позвоночника.)
Вероятно, по этой причине отец не определил инвалида в наследники, отдав предпочтение младшему по возрасту, но зато здоровому Борису.
К тому времени, когда это выяснилось, Ярослав, как уже рассказывалось, управлял Новгородом. Перед тем он успел «посидеть» в Ростове. О годе рождения Ярослава историки спорят, но вероятнее всего он родился в самом начале 980-х годов, то есть в 1015 году, когда умер отец, новгородскому князю перевалило за тридцать – по понятиям той эпохи, молодость уже миновала. Мудрости, однако, Ярослав
