– Я не помню свою мать.
– Ну сестра была!..
– Никого у меня не было.
– А у тебя, брат мой?
– У меня была… Сестра, – сказал Мирза. – На моих руках умерла. Оскорбил ее… мерзавец один. Но я отомстил ему! Жестоко!
– Ты очень ее любил?
– Она была у меня единственная…
– Ты должен понять меня, у тебя доброе сердце, раз ты любил. Вы оба видели моего отца. Он слепой, беспомощный. Без меня – как дитя без матери. Сжальтесь надо мной, отпустите. Будьте мне братьями, я молиться за вас стану, все грехи ваши перед богом возьму на себя! Милые, добрые! – Муумина говорила так, что и камень смягчился бы.
Мирза и верно прослезился. Он глянул на Аждара, словно бы говоря: «Будь человеком, давай отпустим несчастную».
– А что мы скажем этому?.. – будто прочитав его мысли, зло пробурчал Аждар.
– Скажем, не нашли, да и только! – обрадовался Мирза. – Давай отпустим ее?!
– Не поверит он. Говорил же, без книги не возвращайтесь…
– Давай и вернемся с книгой, возьмем у того старика коран. Скажем, этот и нашли. А другой ему нужен, пусть сам ищет!..
– Ну, а почему бы ей не признаться нам, куда она девала тот коран, что мы ищем?..
– Пусть в вас заговорит доброе, пощадите! Вы же храбрые и благородные, не отдавайте меня на растерзание дурным людям. Вы добрые, я верю. Эти люди сделали вас злыми…
Аждар и Мирза переглядывались. В них боролись жалость к этой беззащитной девушке и страх перед Исмаилом…
РЕШИМОСТЬ ПРИ ОПАСНОСТИ
Жители Талгинского хутора и приезжие из других сел стали свидетелями позорной расправы над Хасаном из Амузги. Только мало кто верил в то, что человек этот действительно Хасан. Все считали, что очумелый от злости Исмаил поймал первого попавшегося и выдал его за Хасана из Амузги, на страх всем своим врагам.
…Расправа была поистине чудовищной. Вот уже три дня подряд Хасана привязывали веревками из конского волоса к спине шелудивого осла и вывозили в село на позорище. Нате, мол, смотрите, каков он, Хасан из Амузги.
Весь в кровоподтеках и синяках, Хасан страдал не столько от физической боли, сколько от бессильной ярости. Глаза пылали ненавистью и досадой. Простить он себе не мог, что так глупо попался во вражьи силки. Ведь с легкостью мог бы бежать, спастись от позорного унижения…
В первый день кое-кто бросал в несчастную жертву камнями и всем, чем попало. На второй день этого уже почти никто не делал. А на третий люди с сожалением и сочувствием отворачивались…
Сегодня в качестве сопровождающего рядом шел, подгоняя осла, Саид Хелли-Пенжи.
– Ты хотел выдать меня Исмаилу? – спросил он.
– Напротив, своей откровенностью я рассчитывал расположить его и к себе и к тебе. Ну, а как теперь, ты все еще готов оказать мне услугу?
– Да, готов. Я ненавижу Исмаила и потому хочу помочь тебе!..
– Пожалуй, этому я могу поверить. Но что ты хочешь в оплату за свои «заботы»? Даром-то ты ведь никому не служишь, ни черту, ни дьяволу?
– Сейчас бы ты мог обойтись и без упреков, черт возьми, жизнь ведь твоя на волоске! Исмаил сказал, что если ты еще сегодня не преклонишь перед ним колени с мольбой о прощении…
– Никогда этому не бывать!
– Имей терпение, дослушай. Тебя не убудет, а время выиграешь. Надо дотянуть до завтра. Ну, не на колени, так хоть признай его…
– И чем ты тогда поможешь мне?
– Друзья тебе помогут.
– Какие друзья?
– Сыновья Абу-Супьяна. Они здесь, поблизости, в окрестных лесах…
– Ах, вот как! А я-то думаю, что это с тобой. Теперь понятна твоя услужливость.
– Ну и понимай. Что верно, то верно, я боюсь их мести. Абу-Супьяна я не убивал. Помогу им спасти тебя, а ты спасешь меня!
– Что ж, давай попробуем, – сказал Хасан. – Веди осла к твоему Исмаилу.
– Сейчас время молитвы…
– Отвяжи меня, по крайней мере. И дай одеться…
– Смотри только глупостей не наделай.
– Мы теперь с тобой одной веревкой связаны, негодяй. Я в твоей власти, а ты – в моей. Будешь полезным, я, может, и прощу тебе все… И знай, слово Хасана из Амузги – верное.
– Потише ты, нас могут подслушать! – взмолился Саид и шепотом добавил: – Я видел ту шкатулку. Исмаил прячет ее под подушкой.
– Мне нужен ключ.
– Постараюсь достать его. Но сейчас главное – спасти тебя.
И Саид Хелли-Пенжи, словно опомнившись, толкнул осла вперед и стал хлестать плетью Хасана. Делал он это с таким усердием, что Хасан, озверев от боли, все повторял про себя: «Ну и негодяй!» Однако сейчас Хасан готов был вынести и не такое, лишь бы удалось уйти, одурачить торжествующих врагов, подвергших его унизительному позору. Одурачить их и хоть одним глазом подсмотреть, как они при этом будут выглядеть!..
Хасана тем временем подстерегала еще одна нежданная неприятность, которая любого другого на его месте сломила бы вконец… Страдая от унижения, он тем не менее не раз с чувством, близким к радости, думал, что, слава аллаху, Муумина, эта наивная, славная девушка, которой свет еще представляется в радужных красках, не видела его позора, не видела, как зло могут глумиться люди, подчинившиеся воле сильного, не видела, как бесноватая толпа с гиканьем кружилась вокруг него, забрасывала грязью…
Едва осел вошел во двор Исмаила и отвязанный Саидом Хасан малость пришел в себя, перед ним словно из-под земли вырос Ибрахим-бей.
– Ну, что скажет нам пленник? – злорадно полюбопытствовал он. – Надеюсь, твои люди теперь откажутся от тебя, если у них, конечно, есть головы на плечах. После такого позора ты уже не сможешь быть им полезным. – И, обернувшись к хозяину дома, добавил: – Что, Исмаил, может, отпустим его?
– Вытолкайте со двора, под зад коленом! – приказал своим людям Исмаил. – Пусть убирается на все четыре стороны. С человеком, перенесшим такой позор и оставшимся после этого жить, я словом не перемолвлюсь. Другой размозжил бы себе голову о стену, а он даже на это не способен!
– Никуда я отсюда не пойду! – твердо проговорил Хасан. Он понял, что его решили уничтожить – выведут за околицу и прикончат.
– Еще как пойдешь! Чего тебе здесь делать? Мне ты не нужен! – Губы Исмаила зло скривились.
– Тебе не нужен, может пригожусь турецкому эпсуру[15].
Ибрахим-бей довольно улыбнулся, – мол, вот как спесь сбивают.
– Почисть-ка мои сапоги! – приказал он.
Хасан с подчеркнутой готовностью, поспешно вышел на террасу, отыскал сапоги, начистил их до блеска и вернулся в дом. Ибрахим-бей выставил ногу, – надевай, мол. Ничего не поделаешь, Хасану пришлось и с этим смириться. Но едва он стал натягивать сапог, турок вдруг принялся неистово бить Хасана этим самым сапогом прямо в лицо, в живот… Бил и все приговаривал:
