Николай Харин - ДАртаньян в Бастилии

Самое главное — король! Король окружен гвардией, барабанами, офицерами и всякими атрибутами, приучающими к уважению и страху. Люди привыкают видеть короля в окружении этих символов власти, и, если им случится повидать его наедине, они все равно испытывают ту же почтительную робость. — Тут м-ль де Лафайет бросила по сторонам несколько быстрых взглядов и тихонько произнесла:

— Те же, кто находится во дворце постоянно, привыкают видеть его величество, и становится ясно, что он такой же человек, как и вы.

Только более несчастный.

— Несчастный?! Почему вы полагаете, что его величество несчастен? Разве такое возможно?!

— Отчего же нет? Конечно, возможно. Посудите сами: постоянные распри, междоусобицы, войны. Противный Гастон Орлеанский со своими заговорами. Королю претит сама мысль о том, чтобы поднять руку на своего единокровного брата, и тот этим пользуется.

М-ль де Лафайет произнесла эти слова с горячностью, убедительно свидетельствовавшей об искренности ее чувств.

— Его величество окружен интриганами. Всем он нужен единственно с какой-нибудь корыстной целью. Королева-мать, которая не только не любит своего сына, но скорее ненавидит, склоняет его на свою сторону, кардинал на свою, каждый из наших принцев тоже старается влиять на короля в надежде заполучить и себе кусок пожирнее. Но — тс-с, что я говорю! Я совсем забыла, что вам покровительствует принцесса Конде, а ведь ее супруг один из этих принцев…

И девушка снова расхохоталась. Камилла, глядя на нее, рассмеялась тоже.

— Обещаю вам ничего не говорить принцессе Конде, — ответила она с напускной серьезностью. — Но и вы должны пообещать отзываться о ее супруге не слишком строго.

— Клянусь вот этими искристыми дарами Вакха, — торжественно проговорила м-ль де Лафайет, поднимая бокал с вином, поданный им на серебряном подносе парадным лакеем, — клянусь этой рубиновой влагой, что не стану говорить плохо о принце Конде, хотя он этого и заслуживает.

И обе девушки снова от души рассмеялись. Они еще не разучились смеяться от души.

— Итак, я вижу вы успели увидеть в его величестве человека, но отнюдь не величественного короля? — спросила Камилла с непосредственностью, не будь которой, вопрос мог бы показаться дерзким.

— Вы правы, — отвечала молоденькая фрейлина королевы. — Он просто человек. Который часто страдает и редко смеется. Но мне посчастливилось не раз видеть улыбку на его лице.

— Каким образом?

— Когда его величество находился в Лионе, королева присоединилась к нему, опасаясь за его здоровье. Но, слава Богу, король поправился. Двор еще некоторое время оставался в этом городе, так как врачи не советовали его величеству спешить с отъездом. Они прописали ему прогулки по парку.

Там мне и посчастливилось близко видеть короля.

От внимания Камиллы не укрылось, что м-ль де Лафайет оставила свой чуть насмешливый тон. Видимо, не замечая этого, девушка сделалась очень серьезна и чуть сентиментальна.

Это дало Камилле основание заключить, что король Франции произвел сильное впечатление на Луизу де Лафайет. Она хотела пошутить на эту тему, но врожденная интуиция подсказывала, что этого делать не следует. Камилла вовсе не хотела портить столь удачно складывавшиеся отношения.

Между тем другие посетители салона Рамбулье, разбившись на группки, самозабвенно предавались наиболее приятному из занятий, которое наполняло их жизнь особым, ни с чем не сравнимым пикантным интересом. Они занимались светской болтовней.

Теплым вечером, когда солнце уже опустилось за горизонт, но воздух еще сохранял прозрачность, и голубоватые сумерки придавали природе особенную, ни с чем не сравнимую прелесть, четверо всадников въехали в Париж, миновав Сент-Антуанскую заставу, и направились к улице Старой Голубятни, где, как всем известно, располагался дом господина де Тревиля.

Если двое из них, въезжая в город, не посчитали нужным скрывать ни своих лиц, ни своих имен, то третий, напротив, закутался в скромный серый плащ и надвинул на лицо широкополую простую шляпу без пера. Четвертая же молчаливая фигура, вооруженная мушкетом, была под стать третьему всаднику и напоминала ожившую статую. В Париж ежедневно прибывало так много путешественников из самых различных мест, что приезд графа де Ла Фер и господина дю Баллона в сопровождении своих лакеев не мог вызвать сколько-нибудь заметного интереса и не привлек ничьего внимания.

Для тех, кто следит за ходом нашего бесхитростного повествования, не составит труда догадаться, что третьим всадником был Арамис, а четвертым верный Гримо, тенью следовавший за Атосом, куда бы тому ни вздумалось направиться.

Арамис же убедительно играл роль слуги Портоса.

Трое друзей поспешили повидать господина де Тревиля, который имел основания ждать их приезда, а Гримо с мушкетом был оставлен у входа во двор особняка, в окнах которого один за другим зажигались огни, а к фасаду подъезжали нарядные кареты. У капитана королевских мушкетеров собиралось блестящее общество.

Однако сейчас это было некстати. Друзей могли узнать, а это никак не входило в их планы. Атос велел доложить о себе, не желая называть имен своих друзей, но Арамис остановил его:

— Постойте, Атос. Дом полон гостей, ваше имя неизбежно привлечет внимание.

— Но надо же как-то известить господина де Тревиля, что мы тут.

— Нет никакой надобности оповещать всех о нашем присутствии. О нем следует знать лишь господину де Тревилю.

— Хорошо. Что же вы предлагаете?

— Напишем господину де Тревилю записку и передадим ее через лакея.

— Мне это не слишком по душе. Лакей может прочитать записку.

— Правда. Но он ровным счетом ничего в ней не поймет.

— Если так, то я не имею ничего против. Пишите, Арамис.

— Собственно…

— Что такое?!

— Я тут набросал пару строк.

— Вы просто образец предусмотрительности, милый друг. Без вас мы с Портосом положительно никуда не годимся. Вот что значит пожить в Лотарингии, не правда ли, Портос? — с улыбкой закончил Атос.

— Выходит, в Лотарингии учат предусмотрительности, я об этом и не подозревал! — ответил Портос.

Арамис вздрогнул, хотя гигант явно был уверен в том, что он говорит вполголоса.

— Во всяком случае, этому учат в тамошних монастырях, — пояснил Атос, по-прежнему улыбаясь и делая Портос у знак, чтобы он говорил тише.

Тем временем Арамис подозвал слугу и вручил ему сложенный вчетверо листок бумаги, попросив не мешкая передать записку хозяину дома.