Жизнь в средневековом городе - Фрэнсис Гис

превосходил остальные. К Святой Деве Марии молящиеся христиане обращались гораздо чаще, чем ко всем прочим, вместе взятым. Истоки почитания Девы Марии восходят к IV веку, когда споры о природе Христа вызвали необходимость еще в одном посреднике между Богом и человеком. К XIII веку этот культ достиг своего апогея. Монашеские ордена видели в Марии свой аскетический идеал. Кармелиты славили Богоматерь Кармельскую, францисканцы учредили праздник «Представления Господа» — Принесения во Храм, а доминиканцы прославили молитву «Аве Мария». Тексты марианского богословия и молитвы святого Бернарда Клервоского и святого Бонавентуры повсеместно переводились на народный язык и были широко известны.

Многие горожане искали заступничества у святых, посещая места хранения их реликвий в стремлении излечиться от болезни или покаяться за грех. Можно было совершить паломничество в новый Шартрский собор и пройти на коленях «шартрскую милю», лабиринт концентрических кругов в центре основного нефа. Пилигрим мог отправиться в Рокамадур [26], где, раздевшись до исподнего и связав себя цепями, следовало на коленях преодолеть сто двадцать шесть ступеней, ведущих в часовню Богоматери. Там священник читал молитвы очищения и освобождал его от цепей, награждая свидетельством и свинцовой медалью с образом Девы Марии. Генрих II, святой Доминик, Людовик Святой, Бланка Кастильская и тысячи других, знаменитых и безымянных, поднимались по этим ступеням.

Некоторые горожане собирали до полудюжины паломнических медалей — в результате упорных попыток найти облегчение своих скорбей либо исключительного благочестия или же из любви к путешествиям. Пилигримы Чосера [27] не были первооткрывателями дорожных радостей.

Если есть святые, которым можно помолиться, найдутся и бесы, которых стоит опасаться. Каждый уголок ада был в деталях описан священниками и изображен на церковных порталах. Нередко в людей вселялись бесы, которых изгоняли из них священники. Вера в демонов была старше христианской церкви, лишь подтвердившей их существование (Фома Аквинский ссылался на авторитет святых и христианской веры). Мысли об аде и чистилище временами наводили на христиан мрачные предчувствия и даже страх, влияя на некоторые решения, особенно в сфере благотворительности. Однако это не мешало купцам, которые, прекрасно сознавая, что, согласно Библии, накопление богатств не ведет к Царству Божию, упорно продолжать их накапливать.

Вселенная XIII века была полна неразгаданных тайн, и недостаток научных гипотез неминуемо должен был компенсироваться сверхъестественными причинами. Но все же мировоззрение горожан Труа не было лишено скепсиса и здравого смысла. Пусть престиж католической церкви был силен как никогда, имело место также и сильное сопротивление ее авторитету. Наказание в виде отлучения от церкви и интердикта постепенно теряло свою эффективность, отчасти из-за злоупотребления им. Епископ Эрве, споривший с благородным Тибо Трубадуром о привилегиях, столь часто угрожал тому отлучением от церкви, что папа был вынужден предостеречь разгоряченного прелата. И даже личный указ папы не остановил Дандоло, венецианского дожа, и его товарищей-крестоносцев от захвата христианского города Зара и последующей дележки трофеев.

Города, с их мирской суетой, постоянно обвинялись церковью в распространении скептицизма и, того хуже, ереси. Бурлящее «религиозное подполье» сотрясало всю Европу. Несколько еретических движений, от умеренных до фанатичных, были подавлены, но одно, самое опасное из всех, продолжало тревожить всех благомыслящих людей. Альбигойство, или катаризм, привезенный на Запад из Болгарии ткачами и торговцами тканей и взращенный, как утверждала церковь, новообретенной независимостью и скептицизмом городов, стало поводом для истового Крестового похода, продолжавшегося тридцать четыре года с десятилетним перерывом на мир. Многие катары были вынуждены скрываться, но инквизиция, отданная в руки новых нищенствующих орденов, повсюду выискивала подозреваемых.

Ортодоксальное большинство ненавидело и боялось еретиков, чьи доктрины, не нуждаясь в каких-либо преувеличениях, шокировали сами по себе. Катары отрицали Искупление и вочеловечение Христа. Некоторые даже утверждали, что Христос появился на свет через ухо Марии. Они насмехались над Ветхим Заветом и не верили ни в ад ни в чистилище, полагая, что этот мир сам есть ад, и хуже быть не может. Они отвергали крест, считая его лишь материальным предметом. А их убежденность в том, что брак есть зло, поскольку деторождение лишь затягивает души глубже в материальный мир, создала катарам особенно сомнительную репутацию; отсюда происходит закрепившееся во французском и английском языке значение слова bourge — «негодяй, содомит, неприятный человек», — изначально означавшего всего лишь «болгарин».

Отряды доминиканских и францисканских инквизиторов путешествовали по городам, побуждая еретиков к исправлению, а христиан — к выдаче виновных. Признавшиеся и покаявшиеся еретики могли отделаться епитимией, которая иногда принимала форму креста шафранового цвета, нашитого на груди и спине. Инквизиторы могли применять порку и назначать тюремное заключение, но пытки разрешили не сразу. Виновный или нераскаявшийся еретик мог быть «предан светской власти» для сожжения. Оглашение и исполнение приговора происходили на городской площади, а прах сожженного еретика выбрасывали в ближайшую реку.

Охотники за еретиками инспектировали Шампань в 1230-х годах, и их деятельность достигла своей ужасающей кульминации в 1239 году, накануне отбытия графа Тибо в Святую землю. Пожилая женщина из Провена по прозвищу Настоятельница, ожидая приговора за ересь, выкупила себе свободу, раскрыв имена других еретиков печально известному инквизитору Роберу ле Бугру, бывшему катару, ставшему доминиканцем. В Мон-Эме, что в восьмидесяти километрах к северу от Труа, он на глазах огромного количества зрителей отправил на костер сто восемьдесят три человека, мужчин и женщин. Когда загорелся огонь, лидер катаров возвысил голос и отпустил своим братьям-мученикам грехи, благородно пояснив, что проклят будет он один, ибо он один уходит непокаянный.

Кафедральный собор Святых Петра и Павла пережил множество превратностей за свою многовековую историю в бытность кафедрой епископа Труа. Из маленькой часовенки, занимавшей место нынешнего хора [28], в IX веке он медленно вырос в базилику достаточного размера и значения, чтобы служить сценой церковному совету папы Иоанна VIII.

Четырнадцать лет спустя викинги сожгли собор дотла, но епископ Мило восстановил его в последующем столетии. В 1147 году в новом соборе, среди огромной толпы, проповедовал Бернард Клервоский, излечивший многих больных, включая слугу епископа, ремесленника и страдающую эпилепсией девочку. Труды Мило свел на нет Великий пожар 1188 года, после которого епископ Эрве взялся восстановить собор, используя новую инженерную технику, произведения которой позже получат имя готической архитектуры. К моменту смерти Эрве в 1233 году были почти завершены алтарь и семь часовен апсиды. Его работу продолжил преемник, епископ Робер, а затем — Николя де Бри, после которого строительство собора