— Скорую помощь! — приказал академик.
И Андрей бросился в коридор к телефону.
Очень быстро приехала скорая помощь, но было поздно. Шатилов умер на руках у незнакомых людей. Когда его, накрытого простыней, уносили на носилках, академик как–то неловко взмахнул рукой, сказал:
— Вот она — жизнь!..
И о том, что умер Шатилов, и как «глупо» выступал на совещании Самарин, Борис Ильич узнал немедленно: ему из Комитета позвонил Соловей.
Борис Ильич положил телефонную трубку, в волнении стал ходить по номеру. (Он только что пришел из магазина и не успел еще осмотреться.)
О Шатилове не думал. Его беспокоила речь Самарина на совещании.
— Заварил, идиот, кашу!.. Такое наплел, будто мы ничего и не делаем. Теперь не избежать беды. Приедут столичные бездельники, начнут копать, выискивать — перетряхнут всю лабораторию, настрочат акт… О-о!.. Медведь с глазами младенца. Дернуло меня послать его на совещание!..
1
За длинным столом–верстаком сидел Самарин. В одной руке он держал паяльник, в другой катушку, напоминающую и размером, и формой ниточную шпульку.
По краям катушки торчали оголенные медные проводки. Андрей припаивал их к панели. Разогретый кончик паяльника он подолгу держал в канифольной кашице; она плавилась, испуская дым и копоть, паяльник елозил Зло металлическому дну коробочки. Работу исполнял механически, мысли его блуждали далеко.
Вчера вечером, едва он только приехал с аэродрома, позвонил Марии.
— Как ваша поездка? — спросила Маша.
— Да так… съездили.
Андрей хотел сказать: «Директора института в Москве оставили… Навсегда…», но тут же подумал: «Заем это ей?.. Незачем и ненужно…»
Сказал:
— Смотрел передачу с вашим участием. Нам понравилось. Особенно Перевощикову. Надеюсь, вы не забыли бедного страдальца?..
— Нет, зачем же. Судя по вашим рассказам, он славный парень, ваш Перевощиков. Передайте ему привет. Пусть приходит в театр.
Андрей машинально оделся, вышел на улицу. Остановился у афиши. «Твой бедный Марат» — кричали аршинные буквы. А внизу фамилии артистов. «Заслуженная артистка республики М. П. Березкина».
— Заслуженная, — вслух повторил Андрей. И неспешно отправился дальше.
В лаборатории к нему подошел Папиашвили и с едва уловимым злорадством сообщил: — На две недели придется отключиться от дел.
Папиашвили кивнул на паяльник и катушки.
— Как? — не понял Андрей.
— Лаборатория будет готовить отчет. Ждем комиссию из Москвы.
— А я при чем? — снова не понял Андрей.
Папиашвили ехидно ухмыльнулся:
— Решение в Москве принималось. Там, по слухам, было совещание — будто бы кто–то из наших выступал. Теперь вот отчитывайся. А отчет, сами понимаете, штука серьезная. Скажут: сиди месяц над бумажками, и будешь сидеть. Дело не шуточное.
Папиашвили привлек за руку Андрея, доверительно сообщил:
— Сворачивать будут электронику. Совнархоз бумагу в правительство отправил: дескать, работы по электронному оборудованию новых шахт закончены.
— А как же Советчик диспетчера? — Полагают, что он в основном готов.
— А опыты как же?
— Какие опыты?.. А-а, это те, которые столичный институт проводит? За них пусть у москвичей голова болит. Прошел слух, что Москва большую группу ученых сюда пришлет. Наверное, и вы к ним отойдете со своей… алхимией.
Папиашвили показал на густую вязь проводников, над которыми склонился Самарин.
— Так давайте, — продолжал Леон, — убирайте катушечки–квадратики. Я вам «Папку входящих» принесу. Будете выборку…
— Не нужна мне «Папка входящих». Некогда мне.
Самарин повернулся к Папиашвили спиной и продолжал паять. Он хоть и не знал, какую «мину» готовит для него Каиров, но предчувствовал большие осложнения. Еще там, в Москве, Андрей понял истинные цели Каирова. Ему нужна не столько машина, сколько шум о ней. А машины пока нет — по крайней мере, той, которую требуют от него москвичи.
Андреем начинало овладевать сомнение: «Правильно ли я поступаю, что вожусь с москвичами?.. Не будь их опытов, их переменчивых, часто непоследовательных требований, я бы давно завершил работу и предъявил советчика диспетчера к сдаче. Все свои первоначальные замыслы я выполнил: СД‑1 получился даже лучше, чем предполагалось; он будет считать уголь, выданный на–гора, следить за режимом работы подъемных механизмов, подскажет диспетчеру, сколько и куда надо поставить вагонов… Маленькая машина, состоящая из пяти блоков!.. И возле нее — один дежурный электроник. Предъявляй к сдаче, и — муки позади. Оформляй авторское свидетельство, получай вознаграждение…»
Нет, нет и нет! — убеждал себя Андрей. Опыты с москвичами нельзя бросать на полдороге. Надо продолжать и продолжать. Если опыты удадутся — СД‑1 превратится из Советчика диспетчера в самого диспетчера.
Каиров считает, что Советчик диспетчера готов. Каиров торопит. Он хочет представить для отчета главную работу лаборатории. Очевидно, начальник лаборатории забыл, что последнее слово за ним, Самариным. «Уйду в преддипломный отпуск — почти на полгода… Оборудую у отца мастерскую и буду работать. Тем временем и москвичи подвинут вперед свои опыты. Надо выиграть время. Заодно и диплом напишу. Буду один!.. Перечитаю книги. Буду искать и думать. И никто не постучит в дверь, не позовет к начальнику».
2
Шахтный поезд мчится по наклонной с одуряющим грохотом. Андрей сидит в крайнем вагончике: одной рукой он вцепился в металлический поручень, другой поддерживает сумку с приборами. По бокам мелькают одинокие огоньки. В кромешной темноте теряются серебряные нити рельсов. «Карета» раскачивается, словно утлое суденышко при большом волнении моря.
Самарин смотрит в глубину «колодца». Там, как звездочки в просветах туч, мелькают лампочки. И кажется, нет у «колодца» дна.
— Задремал! — толкает Андрей сидящего рядом Костю Пивня. — Опять ночью работал?..
В отличие от Самарина, достававшего каской потолок вагончика, Пивень имел вид подростка. Обе руки он положил на сумку с приборами и всю дорогу дремлет. Москвич обладает непостижимой способностью спать в любой обстановке. Кажется, посади его на бешенного скакуна, он и на нем умудрится «прихватить» минуту.
Три месяца Пивень живет на шахте и каждый день спускается под землю. Самарину нравится московский «молчун». Со свойственной Андрею горячностью он готов был целиком вверить себя новому другу, но Костя, как казалось Самарину, не был расположен к чувствоизлиянию. Он всегда был рад Самарину, искал с ним встреч, ждал Андрея на шахте, но в обращении с Андреем был сдержан, даже немного суховат.
