Мысль сия не то чтобы напугала графа, но заставила искать выход, и он ничтоже сумняшеся, как говорили в старину, сел писать челобитную государыне, чему сам изумлялся, ибо ничего подобного при Петре Алексеевиче не делал. Изложив вкратце суть предсмертного поручения императора, Брюс подробно описал все свои предпринятые действия и для пущей убедительности не забыл указать, сколько своих рублев на сие израсходовал. И сделал это не из жадности либо мздоимства; всякое упоминание о денежных тратах переводило челобитную из покаянного письма в разряд делового отчета, некой даже обыденной процедуры, что непременно должно было погасить гнев и обиду Екатерины.
На следующее утро он отослал письмо с нарочным и как-то сразу успокоился. Однако вечером, по пути домой, встретился ему Василий Долгоруков — оба ехали в открытых колясках и остановились посередине улицы. Прежде бы мимо проехали, разве что кивнув друг другу; тут же князь Василий руками замахал, выражая крайнее дружелюбие. Он был склонен к философичности, скептически относился к иноземцам на русской службе, даже если они были в третьем колене, и этого не скрывал, поелику считал, что голландцам, шотландцам и всем прочим немцам никогда не понять души и нравов народа. Поскольку же они, немцы, весьма старательные, трудолюбивые и усердные сверх меры, то сии качества пойдут не во благо — во вред, ибо станут вызывать нелюбовь к себе. А Россия, полагал князь, суша исключительно на чувствах любви и сострадания. «Вот когда мужики пойдут с вилами на вас, — однако же смеясь при этом, говорил он, — тогда вы станете хороши русскому сердцу, с будут спасать от расправы, всячески вам помогать и жизни своей на то не пожалеют!»
Особое мнение в отношении иноземцев вовсе не мешало ему дружить с Остерманом.
— А скажи мне, Яков Вилимович, чем ты так испугал Меншикова? — заговорил князь Василий, не скрывая своей веселости. — Сперва арестовать тебя грозился и чуть ли не в Петропавловскую крепость заточить как государственного преступника. Ныне сей вельможа уехал в имение вкупе с семейством и вот уже два дня глаз не кажет. С позволения сказать, императрица с ног сбилась — ищет, великие страсти испытывает и утешения себе не найдет!
Супротивник у светлейшего князя был достойный, обладал умом ироничным и никогда не говорил грубых слов, подчеркивая свою глубоко аристократическую породу. И это обыкновенно бесило Меншикова.
То, что Алексашка укрылся в имении, новостью было неожиданной: или что-то замышлял там, или в самом деле потрясен был и от предсказаний грядущего оправиться не мог.
— Я имел неосторожность судьбу ему предсказать, — умышленно признался граф.
Князь Василий был человеком сведущим относительно магических опытов Брюса и посему ничуть не удивился, однако спросил с глубоким сожалением:
— Полагаю, судьба его печальна? Граф ответил уклончиво:
— Напротив, зело достойна и отпущена ему по заслугам.
— Ну?.. Любопытно, а долго ли ему в фаворитах быть?
— Считай, до часа смертного. Но отдел уйдет в расцвете славы, дабы поминали предки добрым словом. — Сказал так, что и уговор с Меншиковым не нарушил, и любопытство его супротивника удовлетворил.
Долгоруков намек понял.
— Да ведь нелегко жеребенку от сосца отпасть. Ну, благодарствую, Яков Вилимович, порадовал ты меня! — И кучера в спину толкнул.
А дома графа ждала иная весть: жена услышала при дворе, что Меншиков внезапно любовью воспылал к внуку покойного императора Петра, отроку Петру Алексеевичу, и, взявши его от матери, увез в свое имение, где прилежно с ним занимается воинскими науками и прочими развлечениями.
То есть Алексашка истолковал предсказания Брюса по-своему и не мудрствуя лукаво взялся пестовать будущего государя! И вряд ли передал суть их разговора Екатерине, а если и сказал что, то непременно извращенно.
Подобного Брюс не ожидал, и ничего не оставалось делать, как наблюдать, что же будет далее, когда «женка гулящая» прочтет челобитную.
Меншиков же, верно полагая, что граф томится в ожидании его ответа, явился к нему поздним вечером и стал жаловаться, как трудно ему было переменить у государыни гнев на милость, мол, только благодаря его красноречию императрица согласилась принять Брюса. Граф уловил фальшь, однако виду не подал, рассыпавшись в благодарности.
— Токмо не вздумай про срок сказать! — предупредил Меншиков. — Тут и я не спасу.
Секретарь в сенях теперь был другой — усатый могучий гвардеец с простоватым лицом.
— Ее величество ждет, господин генерал-фельдцейхмейстер!
Марта оказалась трезва, хотя стол уже был накрыт с винами и ромом. Бесшабашные пиры с питием и обильными закусками выдавали ее прошлое полуголодное существование, когда мечтою было вкусить до полной сытости и взалкать до помрачения ума. И вот свершилось давнее хотение, волею судьбы сбылось заветное, но насладиться своим состоянием мешало бремя власти, тягостной и ненужной, ибо Марта никогда о ней и не помышляла. Привязанный к ней узами неведомыми государь Петр Алексеевич в императрицы ее возвел лишь для того, чтобы в очередной раз польстить ей, хотя и в оной лести она не нуждалась.
За свободным от закусок концом стола сидел Меншиков и с видом самоуглубленным читал его, Брюса, челобитную.
— Яков Вилимович, — в тот час с ласковым укором заговорила государыня, — ежели бы сразу признались мне, не возникло бы недоразумений. Или отписали бы из Вологды и получили мое благословление. Да и невесту бы сему варвару я сама подыскала более достойную, чем девица князей Тюфякиных. Говорят, она блаженная.
— Отписать не мог, ваше величество, — по-военному сухо доложил граф. — Ибо доверять бумаге, а тем паче почтовым фельдъегерям тайны сии невозможно. На дорогах мздоимство и лихоборство невыносимое. Проезжих обворовывают на заставах, не взирая, чьи они люди. И я не был уверен, что отписка моя попадет в ваши руки. А я имел наказ и предостережение покойного Петра Алексеевича никоим образом не разглашать истинного назначения предприятия сего. И отважился донести до вашего величества лишь по возвращении в Петербург от великой к вам любви и доверия. Что же касаемо невесты, то сватовство по согласию взаимному происходило, без всяческого к тому принуждения.
От последних фраз его Меншиков ухмыльнулся, но ответом Екатерина удовлетворена была и, судя по ее спокойному одутловатому лицу, не особенно-то в нем и нуждалась, поскольку ее высочайшее решение уже созрело и гнев истаял. Охочая до всяческих чудес, она приготовилась расспрашивать графа, да фаворит ее опередил.
— Добро, Яков Вилимович, — деловито сказал он, бросая на стол бумагу. — Сей календарь след добыть, ибо сулит он выгоды нам великие. Зная наперед, что произойдет, мы бы не замышляли дел ненужных и упреждали всяческие неприятности для империи. Кончина Петра Великого возродила прежние притязания королей европейских. Наши победы над турками и шведами предаются забвению, иные и вовсе полагают, что Россия ослаблена. Зная же грядущее мы сможем предотвращать их коварные замыслы. Ваши заслуги перед любимым отечеством нашим, граф, будут оценены по достоинству.
