похвалил он, — и это мне тем более нравится, что исходит от таких юных и честных уст. Ты говоришь по-французски?
— Да, ваше величество, — ответил Майлз. — Я говорю достаточно хорошо.
— Превосходно, — сказал король, — теперь я могу познакомить тебя с господином де ля Монтенем.
С этими словами король повернулся к могучему чернобровому джентльмену, стоявшему поодаль среди людей свиты. Тот быстро подошел к королю, и Генрих представил их друг другу. Во время рукопожатия каждый из них оценил стать своего будущего соперника и каждый подумал, что никогда не видел более сильного, крепкого и ладно скроенного воина. Тем не менее бросалась в глаза и несхожесть: один — совсем юный, с едва пробивающейся бородкой на свежем лице; другой — иссеченный и обтесанный ветрами и рубками муж с белым шрамом в пол-лица; один новичок, другой воин, прошедший испытания в двух грандиозных битвах.
Они обменялись несколькими вежливыми фразами. Король поначалу с улыбкой прислушивался к их разговору, но постепенно его лицо принимало выражение какой-то отстраненности. Последовала короткая пауза, и тогда вновь заговорил король.
— Я рад, что вы познакомились, — сказал он. — А теперь мы оставим нашего юного смельчака на твое попечение, Бьюмонт, и на твое, мой французский друг, и как только закончатся обычные церемонии, мы собственноручно посвятим его в рыцари.
Майлз отошел в сторону вместе с лордом Джорджем и де ля Монтенем, и пока король и оба вельможи медленно прохаживались взад и вперед по сверкающей галечником дорожке между большими кустами шиповника, Майлз беседовал с джентльменом из королевской свиты, торжествуя в душе от того, что почувствовал себя здесь ровней и героем дня.
Это была последняя ночь, которую Майлз и Гаскойн провели в казарме. На следующий день им были отведены апартаменты в той части дома, что принадлежала лорду Джорджу и куда они под благоговейными и восхищенными взглядами оруженосцев перенесли свое нехитрое имущество.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Одной из самых торжественных придворных церемоний тех лет было посвящение в рыцари, когда это звание присваивалось самим королем с почестями, достойными кавалера ордена Бани. Как правило, в рыцари посвящали другие рыцари, вельможи, придворные или духовные чины. Но посвящение королем становилось пожизненным отличием. Именно на это и возлагал граф Хаус большие надежды.
Существовало посвящение в рыцари на поле боя. Это была награда за доблесть и отменную службу. Но церемония «Бани», введенная королем Генри, стала незаурядным событием в придворной жизни, тем более, что на сей раз посвящать в рыцари пожелал сам король. В одной редкой старинной книге о традициях английского рыцарства мы найдем подробное описание этой церемонии. Там говорится, что поначалу посвящаемого отдавали под опеку двух поручителей чести, «мужей, известных при дворе с самой лучшей стороны как благородством манер, так и рыцарскими подвигами своими», им надлежало также руководить всем ритуалом.
Будущего рыцаря прежде всего сажали перед брадобреем, который стриг и брил его по особому канону под надзором поручителей чести. После этого кандидат торжественно препровождался в «баню» — особую комнату, где стоял чан с холодной водой и лежали на скамье богатые одежды и тонкое белье. В «бане» два других «многоопытных, важных и достопочтенных рыцаря» наставляли посвящаемого и излагали ему кодекс рыцарской чести и все связанные с этим правила, заповеди и обычаи. После чего он экзаменовался на сей предмет и потом, если испытуемый дал правильные ответы, старший из рыцарей зачерпывал из чана пригоршню воды и выливал ее на голову испытуемого, одновременно рисуя на его левом плече знак креста.
Как только эта церемония заканчивалась, оба наставника помогали своему подопечному выбраться из бани и провожали его в простую постель без занавесей, где они оставляли его на время, пока его тело не становилось сухим и теплым. Затем они надевали на него белую полотняную рубашку, а поверх — красную мантию из грубой ткани, перепоясав по чреслам веревкой и надвинув на голову капюшон, как у монаха-отшельника.
Затем он препровождался в часовню, причем поручители чести шли впереди, рыцари сбоку от него, и вся процессия сопровождалась «искусными игрецами, исполняющими громкую музыку».
Когда они проходили в часовню, оба рыцаря, которые сопровождали его, оставляли кандидата и каждый как бы благословлял его поцелуем в щеку. С ним не оставалось никого, кроме поручителей чести, священника и служки со свечой.
Тем временем латы новичка, его меч, шлем и копье возлагались на ступень перед алтарем. Здесь он проводил бессонную ночь, созерцая оружие и бодрствуя до восхода солнца, и в это время «он», по словам древней инструкции, «предавался молитвословию и медитации». На рассвете он исповедовался священнику, слушал заутреню, причащался и приносил к алтарю зажженную свечу, в которую, как можно ближе к пламени, втыкал монету. Свеча жертвовалась в честь Господа, а деньги в честь человека, который производил его в рыцари.
Далее поручители провожали кандидата в его комнату, где оставляли его отдыхать перед второй и заключительной частью посвящения.
Таково короткое описание подготовительных ритуалов, которые пришлось совершить Майлзу Фолворту.
Все это обрушилось на него так внезапно, с такой стремительной сменой натуральных сцен, что вся неделя показалась ему каким-то необыкновенным, удивительным, чудесным видением. Казалось, он пережил все это во сне. Лорд Джордж Бьюмонт был одним из его поручителей чести, другим был де ля Монтень, его будущий противник. Они были весьма сведущи во всем, что касалось рыцарства, и Майлз беспрекословно следовал всем их указаниям. Потом сэр Джемс Ли и граф де Вермуа произвели церемонию Бани, старый рыцарь экзаменовал его в законах рыцарства.
Наверное, в жизни каждого человека бывают события, знаменующие вехи жизни — иногда радостные, иногда ужасно горькие — и именно это довелось пережить Майлзу. И только впоследствии все детали такого события возвращаются к человеку так остро и ярко, что сердце начинает биться так же сильно, как в тот день, когда это свершилось. Но, пожалуй, ни одно из впечатлений тех дней не возвращалось к нему с такой ясностью и остротой, как та долгая ночь, проведенная в часовне, когда он погружался в созерцание оружия, в молитвы и мечтания. В такие минуты Майлз снова вглядывался в таинственную темноту часовни замка, снова видел серебряный серп луны за высоким
