время как силы, находившиеся у ворот Погонщиков верблюдов, также взбирались по укреплениям. И весь тот день до самого наступления ночи они продолжали лезть на стены и сбрасывать с них людей. К ночи субботы все стены и укрепления были покрыты монголами… Тем временем монголы слезли со стен и начали грабить и убивать; а горожане сопротивлялись, рассеявшись по домам и дворцам… Они [монголы] выгнали всех оставшихся в живых, мужчин и женщин, из города на равнину; и чтобы отомстить за смерть Тогачара, было приказано разрушить город до самого основания, чтобы это место можно было перепахать; и чтобы во исполнение мести в живых не осталось даже кошек и собак. После этого дочь Чингисхана, бывшая главной женой Тогачара, въехала в город со своей свитой, и они убили всех уцелевших за исключением четырехсот человек, которые были отобраны за их мастерство и увезены в Туркестан… Они отрубили головы убитых от их туловищ и сложили их в кучи, положив головы мужчин отдельно от голов женщин и детей. После чего Толи, собравшийся проследовать в Герат, оставил эмира с четырьмястами таджиков, чтобы они отправили вслед за мертвыми всех живых, которых найдут».
Разумеется, непокорность, тем более сопровождавшаяся гибелью военачальника-гургена, заслуживала отмщения, но можно было ограничиться хотя бы мужчинами, не убивая женщин и детей, а слова «эмира с четырьмястами таджиков, чтобы они отправили вслед за мертвыми всех живых, которых найдут» совсем уж никак не вяжутся с миролюбием.
В «Сокровенном сказании монголов» содержится весьма любопытное предание. Согласно старинным монгольским поверьям, шаман может выкупить душу тяжелобольного человека у духов, которым предлагается в уплату самое разное, начиная от еды и заканчивая золотом. Когда заболел великий хан Угэдэй, близ него находился Толуй, который сказал брату: «Блаженной памяти родитель наш, государь, Чингиз-хан, выбрав тебя, старший брат мой и царь, выбрав, как выбирают мерина, и ощупав, как ощупывают барана, тебе лично указал на великий царский престол и на твое величество возложил всенародное бремя. А мне ведь повелено только быть возле хана, старшего брата, чтобы будить его от сна и напоминать позабытое. И если б теперь я не уберег тебя, то кого же стал бы будить от сна и напоминать позабытое. И именно сейчас я заступлю своего брата и государя, когда на самом деле с ним еще ничего не случилось, но все Монголы уже полны сиротской скорби, а китайцы – ликования. Я ломал хребет у тайменя, я сокрушал хребет у осетра. Я побеждал пред лицом твоим, я сражался и за глазами. Высок я станом и красив лицом. Читайте ж, шаманы, свои заклинания, заговаривайте воду!».
Выпив заговоренную воду, Толуй умер не сразу – смерть настигла его по возвращении из ханской ставки в свой юрт. Это случилось осенью 1232 года, когда монголы вторглись в китайскую провинцию Хэнань и осадили город Кайфэн.
«В ранней молодости Чингисхан женил Толуя на кереитской принцессе Соркуктани [Сорхохтани], родившей Царевичу четверых сыновей, носивших имена: Мункэ, Хубилай, Хулагу и Ариг-буга, – сообщает Рашид ад-Дин. – Все оказались заметными людьми, двое были великими Ханами, а Хулагу стал основателем собственного царства в Персии. Впоследствии Сорхохтани часто упоминала о самопожертвовании Толуя, цитируя его предсмертную речь». Сорхахтани, младшая дочь Джаха-Гамбу, младшего брата правителя кереитов Тогорила, сыграла важную роль в монгольской истории. «Соркуктани-беги была весьма умной и способной и возвышалась над женщинами [всего] света, – пишет Рашид ад-Дин. – Она обладала в полнейшей мере твердостью, скромностью, стыдливостью и целомудрием. Так как ее сыновья остались после отца [малыми] детьми, то она, благодаря [своим] способностям, приложила большие старания в деле их воспитания и обучила их добродетелям и учтивости; она никогда не допускала, чтобы между ними случился какой-нибудь спор даже о волоске, она расположила сердца их жен друг к другу и с распорядительностью и рассудительностью воспитала и оберегала детей, внуков, всех старших эмиров и войско, которое осталось после Чингиз-хана и Тулуй-хана и находилось в их подчинении… И точно так же, как Оэлун-Экэ, мать Чингиз-хана, [которая], когда он остался ребенком после [смерти] отца, воспитывала его и [содержала] все войско так, что неоднократно сама выступала с войском в поход… так и Соркуктани-беги действовала так же и придерживалась тех же путей в воспитании сыновей».
Именно благодаря стараниям Сорхохтани, ее сын Менгу стал великим ханом. Можно сказать и иначе – именно благодаря стараниям Сорхохтани ханский престол перешел от Угэдэидов к Толуидам. Матери Гуюка Дорегене-хатун и его жене Огул-Каймиш было далеко до Сорхохтани-беки, хотя и они были великими интриганками. После смерти Угэдэя шансы на то, что кто-то из сыновей Толуя сможет стать великим ханом монголов, были крайне невелики, и Сорхохтани предпочла держать свои амбиции при себе. Скрывала она их настолько хорошо, что даже удостоилась благодарности от Гуюка за то, что не пыталась «мутить воду» в период междуцарствия, подобно Тэмуге-отчигину. Благоразумие Сорхохтани-беки сохранило жизнь ей и ее сыновьям. Пока Гуюк был жив, она плела свою сеть, которой воспользовалась сразу же после его смерти. (Или, может, лучше сказать, что Сорхохтани помогла Гуюку умереть, когда ее сеть была готова?)
Мы завершим рассказ о четвертом сыне Чингисхана тем же, с чего его начали, – с посмертного табу на имя Тулуй (Толь), которое означало «зеркало». Табу есть табу, и порядок должен соблюдаться строго, поэтому после его смерти монголы стали называть зеркало заимствованным у тюрок словом «кузгу», но впоследствии табу забылось и к зеркалу вернулось прежнее имя.
«Менгу-каан был старшим сыном Тулуй-хана и появился на свет от его старшей жены Соркуктани-беги… – пишет Рашид ад-Дин. – Когда Гуюк-хан преставился, в дела государства вторично проникла смута. Делами государства правила его жена Огул-Каймиш с вельможами. И [еще] прежде, когда Угедей-каан отправился на завоевание страны Хитая, а Тулуй-хана постигло неизбежное [то есть смерть], каан от горя разлуки с ним постоянно вздыхал, а когда бывал пьян, то сильно плакал и говорил: “Я очень страдаю от разлуки с братом и поэтому [всему на свете] предпочитаю пьянство, может быть, хоть на один миг стихнет пламя [тоски]…” По крайней привязанности, которую он питал к его детям, он приказал, дабы дела его улуса и устроение его войска были вверены его старшей жене Соркуктани-беги, умнейшей в мире женщине, и чтобы сыновья и войско [были] в повиновении у нее. Соркуктани-беги в заботах и попечении о детях, в помышлении о припасах и снаряжении для них и для войск мужа установила такой строгий учет, что не могло быть возможности какого-либо обмана… Во
