В это время французские батальоны атаковали пригород и кладбище, временно превратившееся в хорошо укрепленный редут. Грохотали пушки. Зуавы, попав под перекрестный огонь, в замешательстве остановились. Кое-кто повернул назад.
Полковник заметил, что солдаты дрогнули. Отважный полководец не мог спокойно наблюдать, как расстреливают его воинов из-за тупого упрямства Бараге-д'Илье, и, взмахнув саблей, скомандовал:
— Зуавы! За мной! В штыковую!
— Да здравствует Франция! — подхватили зуавы. — Да здравствует полковник! Ура!
Трубы заиграли боевой марш, и пехотинцы устремились за своим командиром. Вдруг арабский скакун под полковником рухнул, а сам седок, выронив саблю, упал навзничь. Множество рук подхватили его и бережно положили на мигом разостланную на земле шинель. Подоспел хирург, но напрасно — две пули пробили грудь командира. На губах выступила кровь.
— Дети мои, берегите знамя! Вперед! — произнес умирающий.
В последний раз взглянув на доблестное знамя, которое в знак особой почести как последнее «прости» склонили над ним, полковник Полз-д'Ивуа испустил дух.
— О Господи! Командир умер! Отомстим за него, ребята! Вперед!
В солдат словно вселился демон. Ряды смешались. Не существовало ни чинов, ни званий, а лишь бесформенная масса одержимых страстью отмщения людей, обрушившаяся на передовые укрепления противника. Трупы множились с ужасающей быстротой, земля побурела от крови.
Третий полк зуавов сражался с защитниками редута. Австрийцы и французы сошлись лицом к лицу в яростной схватке. Противником Оторвы был высокий офицер того же звания: три звезды поблескивали у воротника, желтый с черным пояс опоясывал талию поверх белого мундира.
— Проклятый француз, я убью тебя! — сквозь зубы процедил австриец по-французски.
Жан только рассмеялся в ответ.
Офицер в белом мундире сделал выпад. Но в момент, когда острие должно было вонзиться в зуава, тот проворно отскочил в сторону.
Промазав, австриец чертыхнулся по-немецки.
— Я научу вас быть вежливым… — сказал Оторва, — …и фехтовать!
Штык вонзился в грудь гиганта, большое кровавое пятно выступило на белой ткани мундира. Офицер выпустил оружие из рук и повалился на траву. Видя, как смертельно раненный австриец, лежа на животе, хватает губами пыль, зуав нутром постиг смысл выражения «грызть землю зубами». Мгновенно в его сознание проник истинный смысл происходящего: война кровавый ужас, ад, перебравшийся из преисподней на землю.
А белые мундиры с дикими криками уже спешили к нему, грозя пронзить шпагами. У прославленного героя Севастополя не было времени предаваться философским размышлениям. Впереди нападавших бежали три офицера. Жан решил атаковать первым. Он слыл одним из лучших фехтовальщиков в африканской армии.
— Раз, два, три! — скомандовал сам себе капитан и совершил три грациозных прыжка, сопровождая их стремительными движениями руки, сжимавшей штык. Трое австрийцев согнулись пополам. Коронные[129] удары капитана Бургея, от которых не было спасения! Легкий, как хлыст, клинковый штык в умелых руках зуава, казалось, обладал душой. Нападавшие, разинув рты от изумления, смотрели, как трое товарищей почти одновременно упали замертво. Решив, очевидно, что перед ними сам дьявол, они бросились прочь.
Безжалостная смертельная битва развернулась по всей линии фронта. Подавив сопротивление австрийцев, французы еще не выиграли сражения. Пехотинцы Тридцать третьего полка не отставали от своих братьев-зуавов и также вступили в рукопашный бой. Их полковника тяжело ранило, подполковник был убит. Но простреленное в нескольких местах знамя продолжало развеваться, хотя в течение сражения знаменосцев пришлось менять трижды.
Противник отступил к старому замку, из которого продолжал вести огонь. Под его прикрытием две вражеские дивизии расположились за Меленьяно, перекрыв подступы к Лоди и Адде, чего, конечно, не произошло, если бы Ниель и Мак-Магон отрезали австрийцам путь к отступлению. Вот к чему привели амбиции Бараге-д'Илье!
Вновь заиграли горны, призывая французов сделать еще одно, последнее усилие. Измученные солдаты построились, а командиры охрипшими голосами отдали приказы.
Роту Оторвы по-прежнему вели в бой Франкур, Обозный и Раймон. Толстяк, оказавшись между капралом и старым солдатом, сражался как одержимый. Каким-то чудом друзьям удалось уцелеть. Теперь предстоял штурм замка.
Орудийными залпами уже скосило первый ряд французов. Франкур разглядел в глубине между домами две пушки и, видя растерянность товарищей, вскричал:
— Нельзя, чтобы нас всех здесь перестреляли! К пушкам, черт побери, к пушкам!
Впереди сквозь дым солдаты различили движущуюся колонну: ивовые подводы, выкрашенные, как и сто лет назад, в желтый и черный цвета, на которых почему-то не поперек, а вдоль стояли ящики с зарядами. На орудиях и даже на лафетах были начертаны все те же яркие желто-черные полосы. Артиллеристы в каштановой форме ехали на запятках, другие цепочкой бежали следом. Вдруг Франкур заорал:
— Эй! Молодые люди! Стойте! Хочу сказать вам пару слов!
Оторва, поняв намерения капрала, скомандовал зуавам:
— Ко мне, товарищи! К пушкам! Сюда!
Франкур первым бросился к орудиям, Раймон и Обозный не отставали от него. Они перебрались через небольшую баррикаду, перегородившую улицу, и оказались лицом к лицу с австрийцами.
— Руки вверх, или я стреляю! — Франкур и нажал на спусковой крючок. Одна из лошадей с диким ржанием повалилась в придорожную пыль. Среди солдат возникло замешательство. Воспользовавшись этим, капрал со штыком наперевес кинулся на артиллеристов, пытаясь отрезать им путь к отступлению.
— Сдавайтесь! Сдавайтесь! — кричал он во все горло. Артиллеристы колебались — они храбро сражались, и теперь им не хотелось уступать…
Вдруг в один из соседних домов попал французский снаряд. Здание развалилось, засыпая улицу камнями, балками, сломанной мебелью и разбитой утварью. Один из обломков угодил Франкуру в голову, и он потерял сознание.
Завал преградил путь зуавам. Ни помочь другу, ни узнать, есть ли кто-нибудь еще под обломками, они не могли. Австрийцы, спрыгнув с повозок, быстро обрезали поводья у мертвой лошади и оттащили ее подальше. Сквозь пелену в глазах юноша увидел окруживших его врагов. Почувствовав холод пистолетного дула у виска, он пробормотал:
— Это война…
Сопротивление белых мундиров было сломлено, замок взят. Мак-Магон и Ниель, соединившись, окружили двенадцатитысячную дивизию противника и почти полностью захватили в плен. Задержи Бараге-д'Илье наступление хотя бы на час, кровопролития можно было бы избежать. Девятьсот французских солдат и четырнадцать офицеров погибли в сражении, около шестидесяти получили ранения. Таков был горький итог победы. У противника убитых насчитывалось тысяча двести человек, раненых — около двух тысяч, в плен попало девятьсот австрийцев[130].
