Тогда, в Александрии, едва уйдя от погони и из последних сил добравшись до торговой гавани, он вскочил на первый же корабль, который брал платных пассажиров. Денег, к счастью, хватило, как ни пытался взвинтить цену предприимчивый капитан-финикиец. На судне гаруспика накрыло уныние — он так и не понимал, куда его ведет судьба и чего от него ждут боги, и, пока судно тащилось вдоль побережья Иудеи и Малой Азии, мрачнел все больше. Однако дальше корабль свернул к Родосу — случайно или нет, Тарквиний не знал: будущее по-прежнему не являло никаких знаков. Неужели боги занесли его сюда в шутку, чтобы он ощутил себя игрушкой в их руках? Но ведь сны о Риме и Лупанарии должны что-то значить?..
С тех пор как горечь разлуки с Ромулом усугубилась бегством из Александрии, Тарквиний не находил себе места от обуревающих его сомнений — и неудивительно: проделав путь, достойный Македонского Льва, гаруспик так и не отыскал корней своего народа. Потеряв двух друзей, храбрейших воинов на свете, он живым и невредимым — если не считать шрамов — теперь вернулся в начало пути, замкнув круг. Бренн погиб смертью героя, сражаясь с обезумевшим слоном, чтобы дать друзьям время уйти. Ромул жив, но служит новобранцем в Цезаревом легионе, а значит, каждый день, пока идет гражданская война, рискует жизнью, и его шансы выжить очень невелики. Что за несправедливость? Зачем Тарквиния оставили жить?
Мысли, и без того невеселые, становились все мрачнее, и гаруспик попытался их одолеть. В конце концов, в гибели Бренна он не виноват — геройскую смерть храброму галлу предсказал не только он сам, но и друид аллоброгов. А видение о том, как Ромул появляется в Остии — порту Рима, было чуть ли не самым ярким за всю жизнь: значит, друг все-таки вернется в город своего детства.
Сам гаруспик в Италию не рвался, убеждая себя, что если Рим и таит в себе опасность, как предсказывают видения, то его это не касается. Главное, чтобы опасность не грозила никому из близких. Однако наперекор себе он все чаще задумывался, не лучше ли ему будет в столице: если зайти в публичный дом, у которого он убил Целия и тем круто изменил жизнь Ромула, — не забрезжит ли ему новая истина?..
Внезапный окрик за спиной заставил его обернуться: предводительствуемые сигнифером и центурионом, по улице бежали легионеры в полном боевом облачении — два отряда, никак не меньше центурии. У большинства местных при виде римлян вытягивались лица: за столетие с лишним, пока Родос оставался в руках Рима, греки так и не научились любить своих завоевателей. Да и Тарквинию не так уж нравилось присутствие римлян на Родосе.
Легионеры явно сошли с трирем, что качались у причала в гавани. Интересно, зачем они здесь… Родос — мирный остров под давним присмотром Римской республики: пиратов, которые прятались в прибрежных бухтах, успел разогнать Помпей, самих его сторонников на острове не осталось — население слишком мало, чтобы набрать здесь солдат для борьбы против Цезаря…
По-прежнему опасаясь чужих глаз, Тарквиний отступил под крышу открытой лавчонки, внутри которой на охапках сена громоздились амфоры в три-четыре ряда одна на другой. На столе посреди лавчонки теснились чернильницы, свитки пергамента и мраморная счетная доска, полстены занимал грубый дощатый прилавок. Где-то позади возился скрытый от глаз хозяин.
Легионеры, пробегая мимо, едва удостоили лавчонку взглядом. Вслед за ними потянулась вереница рабов и мулов. При виде пустых седельных сумок Тарквиний заподозрил неладное, однако его мысли прервал лавочник, вылезший из кладовой с небольшой запыленной амфорой, запечатанной толстым слоем воска. Взглянув вслед римлянам, он сердито пробормотал по-гречески:
— Шлюхины дети!
— Еще бы, — немедленно согласился Тарквиний. — Большинство уж точно.
Лавочник в ужасе оглянулся на покрытого шрамами незнакомца с таким тонким слухом и побледнел.
— Я… я не хотел… Я верный слуга Рима…
— Не бойся! — Тарквиний примирительно поднял ладони. — Налей мне чашу вина, я заплачу.
— Конечно, конечно. Уж в выпивке Николаос никому не откажет! — Лавочник с видимым облегчением поставил амфору на прилавок и достал глиняный кувшин с двумя чашами. Наполнив чаши вином, он протянул одну Тарквинию. — Приехал учиться наукам?
Тарквиний, отхлебнув изрядный глоток, одобрительно кивнул: вино оказалось хорошим.
— Вроде того, — ответил он.
— Тогда молись, чтобы то, ради чего ты приехал, дожило до завтра. — Николаос кивнул в сторону дороги. — Эти выродки идут на школу стоиков.
Тарквиний чуть не поперхнулся вторым глотком.
— Зачем?
— Тащить все, что не вкопано в землю, — скорбно поведал виноторговец. — Они бы и остатки самого Колосса растащили, будь те помельче.
Тарквиний поморщился. Как и все гости Родоса, он бывал на том месте, где когда-то стоял высочайший в мире монумент — статуя Гелиоса. Двести лет назад ее сбросило с мраморного пьедестала землетрясением, но даже обломки впечатляли исполинскими размерами: весь берег неподалеку от гавани усеивали огромные листы бронзы, выгнутые в форме человеческого тела, камни и россыпи из тысяч заклепок — осязаемое свидетельство титанических усилий, ушедших на создание фигуры. Теперь же гигант годился лишь на лом — тем он и отличался от сокровищ школы, в которых может крыться ключ к его, Тарквиния, будущему.
Гаруспик едва верил своим ушам. Неужели и здесь ему ничего не выведать?
— Точно знаешь? — спросил он звенящим от напряжения голосом.
Лавочник, по-прежнему слегка побаивающийся своего гостя, осторожно кивнул.
— Вчера началось. Говорят, Цезарь собирает сокровища, чтобы показывать во время триумфов. Статуи, картины, книги — тащат все, что попадет под руку.
— Зарвавшийся пес! — вырвалось у Тарквиния. — Кто ему дал право? Он же при Фарсале дрался с римлянами, не с греками! Эта земля уже завоевана!
Случайные прохожие, привлеченные его возгласами, с любопытством поглядывали на лавчонку.
Николаос побледнел: такие разговоры еще никому добра не приносили.
Тарквиний проглотил остатки вина и бросил на прилавок четыре серебряные монеты.
— Еще! — велел он.
Виноторговец мигом переменился в лице: таких денег хватит на целую амфору доброго вина! С масленой улыбочкой он наполнил чашу Тарквиния до краев.
Гаруспик мрачно поглядел на рубиновую жидкость и выпил чашу залпом, будто вино могло помочь. Куда ни пойди везде тупик! Прихотливые замыслы богов вызывают уже не просто раздражение — ярость! И ведь ничего с этим не поделать, перед волей богов он бессилен…
— Еще? — заботливо спросил Николаос.
