Я подошла к столу и написала следующее письмо:
«Любезная мадам д'Альбре!
Это письмо вручит вам мистер Лионель Демпстер, богатый англичанин, мой добрый знакомый. Он едет на житье в Париж, где намерен пробыть до своего совершеннолетия. Я дала ему к вам рекомендательное письмо по двум причинам: во-первых, чтобы доказать вам, что хотя я и не могла принять вашего предложения, однако же забыла все прошедшее; а, во-вторых, потому, что ваше общество принесет ему пользы больше, нежели всякое другое в Париже.
Ваша и проч. .. Валерия де Шатонеф».
— Вот, Лионель, это может вам пригодиться. Если же нет, так известите меня. Надеюсь, вы будете ко мне писать?
— Да благословит вас небо, мисс Валерия! — отвечал Лионель. — Дай Бог, чтобы мне представился когда-нибудь случай доказать вам мою благодарность на деле.
Он поцеловал мне руку, и слеза скатилась по его щеке, когда он выходил из комнаты.
— Премилый молодой человек, — сказала мадам Жиронак, когда он запер за собою дверь.
— Вы правы. Дай Бог ему всякого успеха. Я не думала, чтобы мне пришло когда-нибудь желание писать к мадам д'Альбре, а вот написала же, ради него. Это мосье Жиронак стучит. Ну, что ж у вас будет: мир или ссора?
— Сперва мир, а потом ссора; это у нас установленный порядок.
Вечер прошел очень весело, и мы решили, что через три дня я перееду к ним.
На следующий день, в назначенный час явился мистер Сельвин, и я вручила ему оловянный ящичек с бумагами. Он сказал мне, что видел мистрисс Грин, которая вполне подтвердила все сказанное старым Роберт-сом и леди Р**, и что он написал к мистеру Армиджеру Демпстеру, вступившему во владение наследством отца Лионеля.
Я попросила его съездить со мною в банк, куда я желала положить бывшие у меня наличные деньги и взять оттуда бриллианты леди Р**.
— Чего же лучше, поедемте сейчас, — отвечал он. — Экипаж мой здесь. Только у меня есть еще другое дело, и я должен сделать неучтивость, попросить вас поспешить туалетом.
Через час я положила деньги и получила бриллианты.
Я сказала мистеру Сельвину, что намерена переехать к мадам Жиронак, дала ему ее адрес, и мы расстались.
Вечером я раскрыла ящик с бриллиантами; их было много. Ценности их я не могла определить, но видела, что они стоят не безделицу. Потом я начала сборы к переезду в дом мадам Жиронак, и когда она и муж ее приехали за мной, оказалось необходимо взять два экипажа для перевозки вещей. В третьем уехала я, взявши с собою бриллианты. У мадам Жиронак мне приготовили прекрасную комнату, и я села за стол, счастливая сознанием, что у меня есть свой уголок.
Мадам Жиронак хлопотала неутомимо: в короткое время продала она отобранные мною для продажи вещи, и вырученные за них триста десять фунтов я положила в банк. Бриллиантами распорядиться было труднее; знакомый мосье Жиронака, занимавшийся когда-то торговлею этого рода, оценил их в шестьсот тридцать фунтов. После многих попыток продать их повыгоднее, я уступила их за пятьсот семьдесят фунтов.
Мистер Сельвин приходил ко мне раза два, и я получила завещанные мне деньги с процентами. За вычетом судебных издержек, мне досталось четыреста пятьдесят восемь фунтов. Итак, у меня скопилось вот сколько наличности: двести тридцать фунтов прежней экономии; триста фунтов от продажи гардероба; пятьсот семьдесят за бриллианты и четыреста пятьдесят восемь, завещанных леди Р**, — всего тысяча пятьсот шестьдесят восемь фунтов. Кто мог бы себе вообразить три месяца тому назад, что я буду обладать такою суммою?
Мистер Сельвин, узнавши, как велик капитал, которым я могу располагать, именно тысяча пятьсот фунтов, потому что шестьдесят восемь я оставила себе на разные издержки, отдал его на проценты, по пяти в год, под залог земли; и таким образом бедная Валерия получила семьдесят пять фунтов годового дохода.
С этой минуты я почувствовала незнакомое мне до тех пор спокойствие. Я сделалась независима. Я могла трудиться, если придет охота, но могла и не трудиться. Мосье и мадам Жиронак, зная, что я могу и непременно хочу платить им за мое содержание, согласились получать от меня сорок фунтов в год. О большей плате они и слышать не хотели.
Два звания сделались для меня невыносимы: звание гувернантки и модистки, и я благодарила небо, что избавлена от необходимости избрать одно из них. В первый месяц моего пребывания в доме мадам Жиронак, я не делала ровно ничего, и только наслаждалась переменою моей судьбы. Потом я начала советоваться с мосье Жиронаком, и его мнение было, что я должна стараться увеличить мое состояние.
— Так чем же советуете вы мне заняться? — спросила я.
— Давайте уроки пения и музыки.
— А в свободные часы делайте восковые цветы, — прибавила жена его. — Вы делаете их так хорошо, что мне всегда можно будет продавать их за свои.
— Не хочу вам мешать, — отвечала я. — Это было бы с моей стороны неблагодарностью.
— Пустяки! Покупателей станет на нас обеих.
Я нашла этот совет благоразумным и решилась ему последовать. Я не могла купить фортепиано, потому что до получения процентов оставалось еще пять месяцев, а взяла инструмент на прокат и играла по несколько часов в день.
По воскресеньям я ходила с мадам Жиронак в католическую капеллу и, разумеется, участвовала в пении. На третье воскресенье, когда я собиралась уже уйти, один из священников тронул меня за руку и попросил на пару слов. Мы пошли с мадам Жиронак за ним, и он пригласил нас сесть.
— С кем я имею честь говорить? — спросил он меня.
— Мадемуазель де Шатонеф.
— Я не знаю ваших обстоятельств, — продолжал он, — но фамилия ваша известна во Франции. Хорошее имя не всегда, однако же, обеспечивает человека, и потому я смею надеяться, что вы не оскорбитесь моим предложением. Пение ваше всем очень понравилось, и мы просим вас участвовать в хоре, даром, если обстоятельства ваши хороши, или за деньги, если вам угодно.
— Обстоятельства мадмуазель де Шатонеф, к сожалению, не слишком хороши, — сказала мадам Жиронак.
— Так я могу предложить вам хорошее жалованье, согласны ли вы?
— Я не прочь, — отвечала я.
— Позвольте же мне позвать директора капеллы, — сказал он и вышел.
— Согласитесь во всяком случае, — сказала мне мадам Жиронак. — Это доставит вам известность и уроки.
— Это правда; и кроме того, я люблю церковную музыку.
Священник возвратился с директором, который, сказавши, что с удовольствием слышал мое пение, попросил спеть ему соло, которое принес с собою.
Я могла петь a prima vista и спела. Он остался доволен, и мы условились, что я буду приходить по субботам в двенадцать часов спеваться с хором. На следующее воскресенье я спела соло. По окончании службы мне вручили три гинеи и сказали, что я буду получать эту сумму за каждый раз. Голос мой понравился публике, и когда сделалось известно, что я даю уроки, то я получила приглашения от многих католических фамилий. Я получала по пяти шиллингов за час.
