– Ты не думал, что он просто хочет, чтобы ты сам брал дело в свои руки? – спросил Рыжий Лис.
– Думал, – согласно кивнул Рене, накручивая платок на пальцах.
Финтан застыл. Внутреннее чутье только сейчас насторожилось, подняло уши, зацокало когтями по полу и тут же трусливо поджало хвост, задрожало. Что-то уже пошло не так. Финтан прикоснулся к горлу. Только сейчас, сквозь желчь, отчетливо проступила травянистая горечь. Она распространялась по всему рту.
– Прости, – раскаивался Рене. – Я до последнего верил, что не прибегну к этому. Но ты же сам оправился.
Рене сжал платок в кулаке и дрожащей рукой поднес к пламени. Было ли то наяву или Рыжий Лис уже впал во власть сновидений, но последнее, что он припомнил, – как огонь уцепился за белый платок и окрасился черным. Резкий запах резанул по носу, и настало забвение. Все стихло, кроме его собственных мыслей и сожалений. Эти твари как раз и ждут тишины, чтобы занять все пространство, укутать весь разум, путая все, что случилось наяву и грезилось.
«Почему я не пошел с ней? – корил себя Финтан. – Она так тоскует без меня, а я без нее. Какие у меня шансы против капитана? Против его прихвостней? Она была так близко, и мое малодушие вновь разлучает нас. Чего я боялся? Что все закончится? Все уже давно закончилось там, в Ратлине. Я просто мертвец, который дрыгается лишь от того, что его изнутри пожирают крысы. Отец. Может, эта лихорадка – это отцовское проклятье? Значит, вот оно когда подступило ко мне? Когда во мне крови на два глотка. Подло, подло. И что я поделаю? И хочу ли я что-то делать? Нет, я просто хочу спать, и воздух сейчас такой чистый и свежий, ну и что, что пахнет горелой смолой? Пусть он наполнит меня, пусть он развеет меня, мои сожаления, пусть эта смрадная вонь займет, усмирит все, что мерзко хихикает и копошится в голове. Как мне жаль, что не поцеловал ее… Всего лишь один поцелуй. Неужели это так много? Она до сих пор верна мне, она не то что простила, она никогда и не злилась на меня. Она носила моего ребенка под сердцем и родила бы, если бы не резня. Если бы не Дрейк, не Норрейс. Нет, как я могу, как я могу произносить их проклятые имена рядом с ней? Рядом с отцом? Почему так? Всего один поцелуй. Я боялся, потому что хотел этого, потому что сейчас хочу этого, распластанный тут, на камнях. Руки коченеют, как коченели и раньше, и не на таких холодах. Но в этот раз что-то иное. Моей руки коснулась смерть? Нет, она не касалась меня, она, моя кроткая, миловидная, нет. Я сам коснулся ее, я сам хотел этого. Мои губы замерзают. Ни слова. Я не смогу сказать ни слова, я не смогу сказать «да», когда она снова придет, а она точно придет, моя милая, моя кроткая…»
И с этими мыслями угас рассудок Финтана Макдонелла.
Должен ли он был проснуться? После того глубокого сна, неотличимого от смерти, в который он провалился, пробуждение казалось невозможным. И все же в то утро, 17 ноября 1577 года, случилось очередное невозможное. Хотел Рыжий Лис того или нет, тяжелые веки открылись. Тело просыпалось медленно и мучительно.
Финтан медленно поднимался, причиняя еще больше боли самому себе, но и тем самым разгоняя горячую кровь по жилам. Силы возвращались. Финтан жмурился и прикрывал глаза ладонью. Понадобилось время, чтобы Финтан осознал, что находится под сводами замка, а не на берегу. Из окна лился свет. Его было достаточно, его было даже слишком много для ослабевших глаз. В комнате не было никого. Только смолисто-горький запах гари.
«Так быстро прояснилось…» – думал Макдонелл, видя, как от окна тянутся полосы солнечного света.
Редкий гость, нечего сказать.
«Еще вчера небо было непробудно хмурым».
Превозмогая разлитую во всем теле боль, Финтан сел и уставился перед собой. На полу изломанной змеей вились грязные бинты. Макдонелл опустил тяжелый взгляд на руку и недовольно фыркнул. Ничего необычного. Розовый шрам ровно на том месте, куда пришлась рапира, несколько продольных полос напомнили о кровопускании. Так странно было смотреть на эти увечья. Что-то не так, какие-то куски мозаики откололись, как штукатурка, и теперь фрагмент картины навеки прозябает во мраке, холоде и безызвестности. Плесень и паутина укроют его и убаюкают.
Тяжелые веки не хотели ничего видеть перед собой. Во тьме сами собой всплывали облака, красные пробоины, плавающие, как будто в черном густом масле, медленно скользили вверх, вниз, вправо и влево. Он просидел так, сидя в кровати и прислонившись спиной к каменной стене, как вдруг глаза его открылись. Свет, недавно такой ласковый и приятный, больно резанул, оставляя перед взглядом красные пятна. Память возвращалась. Наступало мучительное отрезвление. И вот Финтан вновь вжимается в холодный камень и боится взглянуть, боится увидеть.
«Прошу, умоляю, ты не можешь поступить так со мной…»
На дрожащих ногах он поплелся к окну. Отсюда должны быть видны корабли. Голова медленно поворачивалась в сторону пристани. Разум пылал, крошился, рассыпался и ускользал меж пальцев.
– Нет, нет, нет… – бормотал Финтан, и равнодушные, жестокие каменные великаны расступались перед ним.
Отсюда все было прекрасно видно.
– Пожалуйста, нет… – зажав рот кулаком, шептал Финтан.
Пристань пустовала. «Пеликан» вместе с капитаном и Джоном Норрейсом вышли в море, оставив Финтана в крепости.
Оборвалось. Надежда – слишком слабое слово, ведь сколько людей живут безо всякой надежды вовсе или с преданной надеждой? Оборвалось что-то, что оставляло на плаву в бушующий шторм, треснул канат, за который цеплялись стертые в кровь руки и держались, несмотря на адскую боль.
«Это все…» – впервые мелькнуло у Финтана в голове. Это отчаяние было намного сильнее всего, что когда-либо обрушивалось на его плечи. Сильнее того горя, которое он пережил в Ратлине, сильнее проклятья отца. Все померкло. «Пеликан» был упущен.
Еще один удар, еще одна вспышка пламени снова и снова обжигала лоб чуть выше брови. Омерзительное ощущение собственной слабости. Самый первый удар должен был все прекратить, навсегда заткнуть эту боль. Но малодушие не дало разбить голову, а вызывало лишь приступ головокружения и тошноты. Теперь, увы, все, что оставалось – снова и снова мучительно раскалывать голову слабыми ударами. Финтан не слышал собственного крика, пока были силы кричать. Сейчас оставался жалкий вой и скулеж. Бледные губы жадно глотали воздух и горячую кровь, стекающую с разбитого лба.
Еще один удар, но что-то пошло не так. Вместо холодного камня Финтан ударился о мягкую ладонь. Залитый кровью и слезами взгляд поднялся. Зрачки злобно сузились.
– Я убью тебя, – процедил нечеловеческим голосом Финтан.
Рука Рене дрогнула, но граф не отпустил. За спиной графа простушка Мэгги не в силах была отвести взгляда от ужаса, от черного пятна, похожего на раздавленного паука, на стене. Его длинные лапки тянулись тонкими капельками все ниже и ниже. Финтан задыхался и хотел было вновь удариться головой о стену – этого Мэгги так испугалась, что закрыла глаза. Один раз украдкой только и успела подглядеть и тут же пустилась наутек, оставив Рене и Финтана наедине. Они оба не проронили ни слова, лишь раздавался хриплый, надрывный плач. Воздуха не хватало. Финтан не уснул. Скорее его грудь, сдавленная тяжелыми тисками, попросту не могла совершить ни единого вздоха. Тьма все наступала и наступала, пока наконец не обрушилась своим громоздким неподъемным телом.
Будь на то воля Финтана, он бы не проснулся. Ему было незачем. Впервые за всю жизнь ему незачем было открывать глаза. Они раскрылись сами собой, не вопреки желанию, ведь никакого желания больше не было. Они просто открылись сами собой.
Он лежал на каменном полу. Лоб горел, голова шла кругом. Стоило едва приподняться, так тошнота удушливо подступила к самому горлу. По рту едко расходился вкус желчи.
– Ты не представляешь, чего ты меня лишил, – нечеловеческим голосом процедил Финтан, садясь на пол и прислоняясь к стене спиной.
Мутный взор увидел лишь силуэт у окна – граф провел всю ночь в покоях Макдонелла.
