маршал ответил, что будет не достоин чести, оказанной ему Его Величеством, если обесчестит себя беспрекословным послушанием. Маршалы Юньер и Креки сказали то же самое. Господин де Ларошфуко воскликнул, что господин де Бельфон все испортил, ибо не может мыслить последовательно. Маршал Креки обратился к королю: «Сир, отберите у меня жезл. Разве это не в вашей власти? Разрешите мне служить, будучи просто маркизом де Креки, и, быть может, к концу кампании я заслужу, чтобы Ваше Величество вернули мне этот жезл». Король был растроган, но в итоге всех троих отослал в их загородные имения, на покой. Если мне будет позволено, я хотела бы сказать, что нет иной доли, кроме как слушаться господина, который желает быть таковым; это мнение высказал господин де Лувуа маршалу Креки». Людовик XIV разыгрывал перед Европой грандиозный спектакль и потому хотел быть уверен в каждом движении главных действующих лиц. Он с полным правом мог рассчитывать на принца Конде и на Тюренна.
Первыми в бой вступили морские армады, давнее соперничество английского и голландского флотов вспыхнуло с новой силой. Адмирал Рюйтер произнес тогда такие слова: «Я побывал в тридцати двух сражениях, но не видел ничего подобного».
Исход битвы в заливе Соул вызывал сомнения, и все же голландцы победили. Посреди сражения у них закончились боеприпасы. Корнелис де Витт, представитель Генеральных штатов, весь бой просидел на мостике адмиральского корабля, не обращая внимания на сыпавшиеся градом ядра. Героизм Рюйтера вызвал восхищенные возгласы даже у неприятельских моряков: «Рюйтер – и адмирал, и капитан, и лоцман, и матрос, и солдат одновременно», – говорили англичане. Французский флот под командованием графа д’Эстре принял в этом военном эпизоде самое незначительное участие.
Настала очередь короля Людовика XIV: он направился в самое сердце Голландии. «Я счел, что более выгодно для моих планов и менее заурядно для моей славы будет атаковать сразу четыре крепости на Рейне, – писал он Кольберу 31 мая, – и лично руководить сразу четырьмя осадами. Надеюсь, вы не услышите жалоб на то, что я обманул всеобщие ожидания». За четыре дня были взяты Ринберг, Везель, Бурик и Орсой. 12 июня король и принц Конде внезапно появились на правом берегу среднего рукава реки между Валем и Исселем. Голландцы подумали, что атака начнется в районе брода через Иссель, где легче переправиться; они ошиблись: полк королевских кирасир бросился в воду и одолел реку вплавь.
Сопротивление голландцев было недолгим, но немало высокородных французов сложили там свои головы. «Господин Принц был ранен в руку, – писала мадам де Севинье дочери. – Господин де Лонгвиль, первым оказавшись у неприятельского заграждения, преодолел его, и первым же был убит на месте; господин де Гитри утонул, как и господин де Ножан; господин де Марсильяк был ранен, многие другие, мы пока их не знаем, – тоже; но, наконец, Иссель остался позади. Господин Принц три или четыре раза пересекал его на лодке, отдавая приказы с обычным хладнокровием и тем божественным достоинством, которое ему присуще».
Арнем и Девентер уже были в руках маршала Тюренна, Месье атаковал Зютфен, Дуйсбург несколько дней сопротивлялся королю; на всех направлениях Голландия оказалась беззащитной перед неприятелем. Ян де Витт хотел покинуть Гаагу и сделать местопребыванием правительства Амстердам. Утрехтская провинция целиком была оставлена войсками, и никем не охраняемый город открыл ворота врагу. Был взят Нарден, городок в трех милях от Амстердама. Едва только уполномоченные штатов, составив список возможных уступок и жертв, отправились в путь, чтобы просить о мире, как вдруг на собрании городского Совета крупного торгового города Амстердама, самого богатого в Голландии и во всех Соединенных Провинциях, вроде бы окончательно отказавшегося от патриотического сопротивления, было принято отчаянное решение. Жители, когда-то отвоевавшие земли у моря и вынужденные постоянно отстаивать эти завоевания, прибегли к традиционному для них способу защиты: они открыли все шлюзы каналов, разрушили дамбы. На следующий день Амстердам был окружен водой. «Если нам суждено умереть, по крайней мере, погибнем последними, – сказал советник Валкернир, – и не станем подчиняться игу, которое хотят нам навязать, пока остается хоть одно средство от него уберечься».
Вся провинция Голландия поспешила последовать примеру Амстердама.
Народ, восставший против захватчиков, верно чувствуя, в чем нуждается страна, обратил взор на принца и солдата, который мог спасти родину. Люди на улицах громогласно требовали отмены «Вечного эдикта», изданного несколько лет назад и отменившего должность статхаудера в Соединенных Провинциях. 4 июля штаты уступили общему требованию и назначили Вильгельма Оранского статхаудером, главнокомандующим и адмиралом Союза; принцу было всего двадцать два года.
Ян де Витт потерпел поражение, как и его страна, и даже более сокрушительное, чем его страна, потому что он ушел в отставку с поста великого пенсионария Голландии; его брат Корнелис де Витт, находясь на излечении в Дордрехте, согласился подписать акт, уничтоживший плоды политического труда его брата – труда всей его жизни. Вскоре им суждено было погибнуть по воле разъяренной обманутой толпы. Им предъявили обвинение в заговоре с целью убийства принца Оранского. Корнелиса де Витта перевезли в Гаагу; когда его пытали, он громким голосом повторял оду Горация: «Justum et tenacem propositi virum» [25]. «Меня не заставят признаться в том, чего у меня никогда и в мыслях не было», – говорил он. Его брат, вызванный к нему подложным письмом, погиб вместе с ним. Их тела, изуродованные и растерзанные, восставшие вытащили из тюрьмы и вздернули на виселице. Так закончили свои дни самые благородные слуги родины, а их злобных убийц не разыскали и не наказали.
Людовик XIV в преклонные годы
«Принц Оранский признался мне, – писал Гурвиль, – что на самом деле он не отдавал приказа убить братьев де Виттов и никак не способствовал их гибели, однако, узнав о ней, не мог не почувствовать облегчения».
«Решение затопить всю страну было принято в определенной степени сгоряча, – писал Людовик XIV в своих неизданных мемуарах о кампании 1672 года, – но чего не сделаешь, чтобы избавиться от иностранного господства? Я не могу не уважать рвения и твердости тех, кто прервал переговоры в Амстердаме, хотя их решение, спасительное для их родины, нанесло огромный вред моему делу».
Людовик тогда еще не вполне сознавал, насколько он оказался прав. Несмотря на превратности судьбы и опасности, преследовавшие Голландию еще шесть долгих лет, в тот день, когда люди разрушили дамбы, защищавшие Соединенные Провинции,
