— Надеюсь, тебе ясно, золото нас волнует больше, чем вы! — не сдержавшись, проорал Бандри и, ударив кулаком по столу, вскочил на ноги.
Наступила тишина. Ее нарушил притворно-слащавый, таящий недоброе голос капитана:
— Так-так, Бандри!.. Значит, золото тебя волнует больше, чем я?
И, не сводя глаз с безжизненного лица Бандри, он потянулся рукой к портупее.
Де Берни, похоже, ловко подбросил им яблоко раздора, потому как главари буканьеров уже были готовы вцепиться друг другу в глотки и пролить кровь. Но тут, как нельзя кстати, в перебранку вмешался Холлиуэл. Он поднялся и, наклонив грузное тело вперед, встал между капитаном и Бандри.
— Во имя неба, Том, успокойся. Неужели ты хочешь испортить все дело? Подожди, когда дублоны будут наши, а там делай со своей смазливой куколкой что хочешь.
— Ладно, ладно, — проворчал он. — Видать, я и впрямь был ослом. Ты прав, Холлиуэл. Зато ты, Бандри, просто взял и плюнул мне в душу… — В его голосе послышались рыдания, — надо ж сказать такое — золото его волнует больше, чем я!
— Ты и правда маху дал, Бандри, — проговорил Уоган. — Да-да, разрази меня гром, хватил лишку!
— И я вправе требовать удовлетворения, — сказал Лич, не отрывая взгляда от мертвенно-бледного лица штурмана.
— Но ведь ты сам признался, что вел себя как осел, — произнес тот. — Давай оставим этот разговор.
В желании Бандри уйти от разговора Лич узрел страх.
— Ты поспешил с выводами, Бандри. Думаешь, я все так и оставлю? Видишь ли, этот змееныш-французишка привык делать из мухи слона. Или ты считаешь, я должен подставить ему другую щеку и ползать у него в ногах, поджав хвост, как поганый пес, всякий раз, когда он начинает хорохориться под предлогом того, что знает тайну каравана?
Если Чарли будет паинькой, — продолжал далее Лич, — я и пальцем его не трону. А нет — плевать я хотел на его караван. Но ежели ты ждешь от меня чего-то другого, Бандри, или хочешь, чтоб я плясал под его дуду, что ж, скажи, а мы тебя послушаем.
— Вот это дело, — вставил Уоган.
Эллис и Холлиуэл не проронили ни звука, но своим видом они давали понять, что не намерены ввязываться в дело, которое Лич повернул как личную ссору. Если б они держались все заодно, капитану пришлось бы туго. Но из-за взаимной подозрительности тонкая нить, которая еще недавно связывала их вместе, оборвалась.
Бандри понимал — если его стычка с неумолимым капитаном обретет личностный характер, для него это будет равносильно самоубийству. И он решил оставить позицию, которую так рьяно защищал.
— Никто не может требовать от тебя большего, капитан, — сказал он. — Но не забудь, нам бы очень хотелось, чтоб ты все же сдержал свое слово.
— Не беспокойся, сдержу, — ответил Том Лич.
После того как меж ними воцарились мир и согласие, буканьеры снова уселись за стол и продолжили прерванный обед.
Этой ночью де Берни тщетно ждал, что мисс Присцилла выйдет поговорить с ним. После событий минувшего дня он чувствовал необходимость объясниться с нею. Но девушка, очевидно, не имела такого желания, потому как минуты шли за минутами, а портьера все не приподнималась.
Де Берни понял, что это не случайно, и с тяжелым сердцем стал теряться в догадках. Быть может, он ее чем-то оскорбил? Быть может, заключив ее в свои объятия, он переступил рамки дозволенного? Но это же было необходимо, ведь они играли роль мужа и жены!
И если ее отсутствие объяснялось только этим, значит, им тем более нужно было обо всем переговорить. В конце концов француз не выдержал и осторожно позвал девушку. Ему пришлось сделать это трижды, прежде чем портьера наконец приподнялась.
— Вы меня звали? — спросила девушка. — Что-нибудь случилось?
Поднявшись на ноги, он длинной рукой отбросил назад плащ и встал перед нею.
— Разрешите и мне задать вам этот же вопрос. Если вы не возражаете, давайте присядем и поговорим! Перемена в вашем поведении привела меня к мысли, что…
— Вам угодно мне кое-что сообщить?
И она услышала, как де Берни глухо и довольно странно усмехнулся.
— К сожалению, таков уж, видно, мой удел! Но на сей раз я сообщу вам нечто более важное, чем обычно.
Мисс Присцилла присела на подушку де Берни, которую он предложил ей, как всегда. А сам сел рядом.
— Скажите честно, если б я вас не позвал, вы бы сами не пришли? Вы, наверно, сердитесь на меня?
— Сержусь? С чего вы взяли? — сказала она.
Но в голосе девушки прозвучали холодные настороженные нотки.
— Быть может, причина тому — недопонимание? А может, вам показалось, что я вел себя слишком дерзко… тогда как…
— Хватит, — прервала его она. — Недопонимание здесь ни при чем. Я слышала, что вы сказали майору Сэндзу. Вы играете роль — специально для Лича. Я вас хорошо поняла.
Голос девушки звучал все так же холодно и высокомерно.
— Вы простите меня? — спросил де Берни, сбитый с толку.
— Ну, конечно. Вы блестяще справились с вашей ролью, господин де Берни.
— Как?
— Так хорошо, что на какой-то миг я даже поверила вам. Я действительно на секунду поверила в то, что ваши печаль и внимание совершенно искренни.
— Уверяю вас, это правда, — возразил он.
— Но… не настолько, чтобы я имела глупость поверить вам до конца.
— О Боже! — воскликнул француз. — Неужто вы хотите сказать?..
Он вовремя сдержался и не произнес слов, которые готовы были сорваться с его уст: «Неужто вы хотите сказать, что я расстроил вас только потому, что моя нежность показалась вам притворством?»
— Вы собирались что-то добавить? — спросила девушка.
— Да, но об этом лучше промолчать.
— Но если вы скажете, — настаивала она уже более мягко, — быть может, тогда нам удастся понять правду и друг друга?
— Бывает правда, которую лучше не знать, — она как плод с Древа познания добра и зла.
— Но ведь мы с вами не в Раю, господин де Берни.
— Как раз в этом-то я и не уверен. Еще никогда прежде не был я так близок к вратам Рая, как в последние дни.
Наступила тишина, она длилась так долго, что де Берни стал опасаться, уж не оскорбил ли он девушку всерьез. Но, глядя на белый прибрежный песок, сверкающие воды лагуны и на черный силуэт «Кентавра», она как бы невзначай спросила:
— Господин де Берни, в вашем раю тоже принято играть роли?
На сей раз он понял как никогда, что имела в виду девушка. Ей хотелось получить от него откровенное признание — вряд ли подобное желание можно было выразить более понятными словами. Наконец, проведя рукой по влажному лбу, он неторопливо и тихо ответил:
— Поймите, Присцилла, я могу быть спасен лишь в том случае, если сумею ограничивать свои желания.
