– В госпиталь надо, там тебе морду заштопают, – деловито проговорил фельдшер, осмотрев пострадавшего. – Сейчас повязку наложу.
В это время вошел Назаренко. Лицо его совершенно распухло и изменилось от удара.
– Денис Петрович! Бог с вами, кто это вас так зашиб? – всплеснул руками фельдшер.
– Не твое дело, знай помощь оказывай, – мрачно буркнул фельдфебель.
– Не иначе, как рука Борейко, – проговорил Мельников, как бы еще ничего не зная о случившемся. – Денщика своего изувечил, надо в госпиталь отправлять. Вам портрет попортил. Не человек, а зверь лесной, одно слово – медведь! Жаловаться на него надо, чтобы утихомирили, на цепь посадили, – разливался фельдшер, бинтуя голову фельдфебеля, и вдруг примолк.
В окне мелькнула фигура Борейко, и в следующую минуту он вошел в помещение.
– Водки, спирту, все, что у тебя есть! Да живо! – приказал он Мельникову.
– Все начисто выпили, ваше благородие, ничего не осталось, – торопливо отвечал фельдшер.
– Открывай аптечку!
Мельников поспешил распахнуть дверцу шкафчика с медикаментами. Борейко сам стал пересматривать все склянки.
– А это что?
– Спиритус вини денатурати, – щегольнул латынью Мельников.
– Давай сюда.
– Ваше благородие, от него заболеть и даже умереть можно, – робко запротестовал Мельников.
– А если я сдохну, так ты плакать будешь? – спросил в упор Борейко, багровый от прилива крови и страшный своей дикостью. – Чего же молчишь? – с яростью закричал поручик.
– Не могу знать.
– Не можешь знать! Так вот тебе, скотина. – И Борейко наотмашь ударил Мельникова по уху, затем повернулся и, тяжело, по-медвежьи ступая, вышел
– Ох, по всей голове звон пошел, как он двинул, – жаловался Мельников.
– Хорошо, что так, а то вовсе мог бы изувечить, – проговорил Назаренко.
Звонарев встретил Борейко, когда тот возвращался к себе, держа бутылку денатурата в руках
– Я к тебе, Борис Дмитриевич. Меня Жуковский прислал поговорить с гобой
– Заходи, выпьем за компанию
Звонарев вошел в комнату Борейко.
– Полюбоваться хочешь на пьяного Борейко, молокосос? Смотри, издевайся, смейся надо мной, заслужил, понимаю.
– Бросил бы ты, Боря, водку. Право слово, лучше было бы тебе и нам.
Борейко продолжал молча пить.
– Ни за что ни про что избил Назаренко, артельщика с кашеваром…
– Так им и надо, чтобы не воровали.
– Ивана своего изувечил.
– Ивана? Не припомню что-то. Маленько разок ткнул его…
– Так, что в госпиталь его направляют.
– Зря я это. Сколько раз ему говорил – не подвертывайся мне под пьяную руку Нет, таки угораздило его, – искренне сокрушался Борейко.
– Тебя командир звал…
– Ну его! Он во всем и виноват. Поручил артельное хозяйство Чижу. Тот с Пахомовым приварочные деньги крадет, а паек ворует Назаренко с компанией. Надо же кому-нибудь порядок навести.
– Брось, Борис, пьянствовать, – уговаривал Звонарев, которого все больше возмущал Борейко.
– Брошу, если ты выпьешь этот стакан, – неожиданно проговорил Борейко. – Выпьешь, даю слово, спать лягу сейчас же. – И он налил Звонареву стакан. – Пей, как друга – прошу, пей, – с упрямством настаивал Борейко.
Звонарев минуту колебался, а затем, затаив дыхание, опрокинул в себя спирт.
– Ух, какая гадость, – с трудом проговорил он.
– Молодец, – пробурчал Борейко и, раскрыв форточку, выбросил оставшиеся бутылки.
– Пошли-ка своего денщика на кухню за огуречным рассолом да вели компресс мне на голову приготовить, я лягу спать. – И, сняв сапоги, Борейко улегся на кровать. Через минуту он уже храпел.
Звонарев поспешил к Жуковскому с докладом о достигнутых успехах.
– Что с вами, Сергей Владимирович, вас Борейко оскорбил? – бросился тот навстречу красному как рак Звонареву.
– Нет, заставил только выпить стакан спирта. – И Звонарев рассказал капитану все происшедшее.
– Идите до обеда отсыпаться, да примите нашатырного спирта – это помогает, – отпустил его командир.
Звонарев не замедлил последовать его совету.
Было за полдень, когда прапорщик проснулся с тяжелой головой. Первое, что он увидел, был Борейко – трезвый и мрачный.
– Вставай, Сережа, да одевайся скорее.
Когда Звонарев оделся, оба отправились к Жуковскому.
Борейко торжественно принес Жуковскому извинения по поводу своей утренней выходки.
– Вы бы, Борис Дмитриевич, поменьше пили, право, лучше было бы. И вам извиняться не приходилось бы, и мне вас журить. А то смотрите, что натворили: артельщика избили… – стал капитан перечислять преступления поручика.
– Поделом, – вставил Борейко.
– Кашевару зубы выбили…
– Так ему и следует.
– Фельдфебеля чуть не до смерти изувечили.
– Давно до него добирался.
– Своего денщика изранили.
– Грешен. Не помню, как это и произошло. Каюсь и казнюсь. Зря его обидел.
– Лучше бы вы обо всем мне доложили, я бы все разобрал и уладил.
– Я, Николай Васильевич, много раз вам говорил, что у нас артельщик вор, что его покрывает фельдфебель, а вы мне не верили, требовали доказательств, и я отправился сегодня утром их добывать. Заодно и расправу тут же учинил.
– Я вас, Борис Дмитриевич, вместе с Сергеем Владимировичем прошу сегодня же проверить книжки артельщика, а то я в них давно не заглядывал, руки не доходили, – предложил Жуковский.
– Слушаюсь! Сейчас же пойдем в канцелярию, – ответил Борейко и вместе с Звонаревым направился к двери.
У входа в канцелярию они увидели человек десять солдат, стоящих с полной выкладкой под ружьем.
– Это еще что за почетный караул? – воскликнул поручик, глядя на наказанных.
Хмурые, недовольные лица солдат просветлели.
– Здорово, орлы! – гаркнул Борейко.
– Здравия желаем! – вразброд ответили солдаты.
– Ты за что стоишь? – обратился Борейко к стоящему на правом фланге бомбардиру-наводчику Кошелеву, лучшему наводчику в роте и своему любимцу.
Кошелев, благообразный, солидный солдат из сибиряков, засмеялся.
– Так что, ваше благородие, чихнул на штабс-капитана.
– То есть как это чихнул?
– Штабс-капитан позвали меня к себе, я подошел, а тут чох на меня напал, малость на их попало, они и дали мне десять часов под винтовкой.
– Та-а-ак! На начальство, говоришь, начхал. Я, брат, сам часто на начальство чихаю, но делаю это с оглядкой к тебе впредь советую. Ступай в казарму.
– Покорнейше благодарим, – обрадовался солдат, снимая винтовку с затекшего плеча.
– А ты за что? – спросил Борейко у следующего.
– Плохо посмотрел на штабс-капитана, ваше благородие, они и рассерчали – стань, грит, дурень, на восемь часов под винтовку.
