Мистер Лоу, который спокойно возвратился в Отель-де-Невер после двух ночей, проведенных у аббата в Пале-Рояле, принял депутацию с ледяной вежливостью. Тоном, выражавшим прямо противоположное тому, что он говорил, мистер Лоу поблагодарил их за этот визит и уверил, что постарается выполнить их поручение относительно регента. Когда они вышли от него, призрак Бастилии продолжал пугать их с не меньшей силой, чем прежде.
В действительности причиной его тона было то, что они явились в крайне неудачный момент. За несколько часов до этого дома он имел ссору с возмущенной Катрин, которая желала знать, где он провел две ночи. Его ответ был коротким и простым:
— В Пале-Рояле.
Губы ее недоверчиво скривились.
— А графиня Орн? Она там тоже была?
Он никогда не выказывал раздражения, которое в нем вызывали ее постоянные и беспочвенные упреки. Также он не выказал его и сейчас, хотя это раздражение было гораздо сильнее, чем обычно.
— Если ты спросишь меня конкретно, что тебя интересует, я отвечу. Но на риторические вопросы, вызванные твоим плохим настроением, я отвечать не буду.
— Конечно! А визит ее сиятельства сюда? Это тоже риторика?
— Она принесла мне крайне важную информацию.
— Женщина, о которой ты говорил, что с ней незнаком?
— Это так и было.
— Знаешь что, все твои ответы можно назвать одним коротким словом: ложь.
Он вздохнул.
— Интересно, можно ли сравнить счастье, которое другие получали от твоей женственности, с моими частыми сожалениями, что ты не мужчина?
— Счастье от моей женственности? Что ты имеешь ввиду? — краска возмущения залила ее от шеи до бровей. — На кого ты намекаешь?
— Напомню хотя бы о том, кого мы раньше упомянули, о графе Орне.
— Граф Орн? Но ты ведь знаешь, что граф целовал у меня только кончики пальцев, — ее красивое лицо с тонкими чертами было искажено гневом. Она даже топнула ногой. — Ты нарочно сказал это, чтобы отвлечь меня от твоей… твоей злонамеренности, твоей лживости, от твоих отношений с этой женщиной, про которую ты говорил, что с ней незнаком. А она сразу назвала тебя Джоном и увезла в своей карете, куда ты сел тайком, выйдя через черный ход. Ты, наверное, думал, что я не знала. Куда же она увезла тебя? Ты ответишь мне? Или предпочтешь рассказать графу Орну?
— Я уже ответил тебе. В Пале-Рояль.
— Да ты смеешься. Боже милостивый! Ты хочешь отплатить мне тем же? Я, кажется, начинаю понимать тебя.
— Я был бы рад, если бы смог вернуть тебе твой комплимент.
— А может быть, — в ярости продолжала она, не обратив внимания на его слова, — эта женщина, с головой, похожей в капюшоне на морковку, тебе нравится? Ну, и иди к ней тогда. А я знаю, что мне делать. Я имею право на такую же свободу.
Он хотел было сказать ей то, чего, благодаря разумной скрытности графини Орн, она не знала, что графиня и есть леди Маргарет Огилви, из-за которой он некогда убил Красавца Уилсона.
Но он во время понял, что если она узнает, то ее ревность многократно усилится и поведение ее может стать непредсказуемым. Поэтому он промолчал, и ей оставалось только строить дикие предположения об его неверности, к чему, как сказал бы Уилл, ее делало склонной его ледяное спокойствие.
К счастью для него, в те дни его мысли были поглощены множеством дел, и он отвлекался как от домашних несчастий, так и от ноющей боли, которую возродила в нем короткая встреча с Маргарет Огилви.
Глава 13
Предательские замыслы
Небольшая группа обиженных дворян собралась в библиотеке особняка господина де Ноая в Венсене. Это были основные участники парламентского заговора: председатель де Мем и вице-председатель Бламон, потрясенные случившимся до глубины души и все еще опасавшиеся ареста, старый маршал де Вильруа, убежденный, что и его тоже ожидает арест, молодой герцог д'Омон, представлявший интересы Менов, и граф Орн, расстроенный сильнее всех.
Они были близки к полному отчаянию. Ноай уверенно сказал, что заговор постигла неудача, потому что среди участников находился предатель.
— Бог мой, как вы проницательны! — передразнил его граф. — Наша вина, что мы этого сразу не предвидели. Ведь нас было так много, что это был просто секрет Полишинеля.
— Много? — сказал де Мем. — Нас было меньше десятка, тех, кто действительно знал. Кроме тех, кто тогда присутствовал, а также вице-председателя Бламона и советника Бомануара, только герцог и герцогиня Мен знали об этом, а они не могли предать нас.
— Это может быть как настоящее предательство, так и просто болтливость, — сказал д'Омон.
— Это, — дрожащим голосом произнес старый маршал, — слишком слабо сказано — болтливость.
— Не важно, как это назвать, — ответил д'Омон.
— Я спрашиваю себя, — сказал Орн, — кто мог рассказать.
— Вы только себя спрашиваете или всех нас? — раздраженно произнес Ноай.
Граф посмотрел на него.
— Да, вы правы. Почему мне себя одного спрашивать?
— Потому что вы можете знать ответ.
— Это намек?
— Могу высказаться прямо. Если уж кто-то и проболтался, то это, скорее всего, вы. Вы слишком много пьете, граф. А люди, которые слишком много пьют, обычно и слишком много болтают.
— Ну, это уже слишком. Вы обвиняете меня, не имея никаких доказательств.
Д'Омон вмешался, чтобы остановить ссору.
— Господа, мы пытаемся выяснить причину неудачи, но не так важно, отчего она произошла, если мы все равно ничего не в силах изменить. Мне кажется, разумнее будет держаться вместе, чтобы исправить положение и обдумать новые пути для достижения нашей цели.
— Своевременное напоминание, господин герцог, — одобрил его де Мем. Вильруа спросил:
— Что вы имеете ввиду?
— Я считаю, что дикие планы Ла приведут Францию к гибели.
— Мы обнаружили это несколько раньше, — презрительно усмехнулся де Ноай. — Еще до того, как задумали наш план.
— Трудненько будет с ним справиться, — проворчал Вильруа, — счастье игрока, похоже, от него не отвернулось.
— Удача рано или поздно изменит ему, — сказал д'Омон. — Хуже другое — за него горой стоит регент.
— Герцог говорит правду, — сказал Орн, с горечью вспомнив отношение регента к нему самому.
Ноай недовольно произнес:
— Если мы будем говорить друг другу только очевидные вещи, то ничего не изменится.
— Ничего не изменится до тех пор, пока его поддерживает регент, — сказал д'Омон. — Это, конечно, тоже очевидная вещь. Но она указывает нам, что следует предпринять.
— И что же, — дрожащим голосом спросил Вильруа, — по-вашему, следует предпринять?
